Лидия Чуковская - Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987) Страница 5

Когда просыпаешься в Вашей комнате — первое впечатление, что проснулся на юге, потому что по стене бродят пятна света, проникающие сквозь ставни — как там. Но температура, прямо скажем, не та. Как выжили Вы тут зимой?

Мои дела в Союзе таковы: по секции я прошла (в мае 1941), а в президиуме мой вопрос не стоял. Итак — надо продолжать пробиваться в Москве, увы!

Поклонитесь, пожалуйста, Тамаре Григорьевне и Александре Иосифовне[22]. Им напишу на днях, когда что-нибудь у меня выяснится. Александра Ивановна начала заниматься на курсах и этим довольна. Александра Васильевна трогательно добра и приветлива, хотя и слабенькая она. Она Вам пишет сама.

Москва. 7.VII—44.

Дорогая Лидия Корнеевна!

У Вас есть основания сетовать на меня: я не ответил вовремя на Ваше письмо и на телеграмму.

Но молчал я лишь потому, что ничего веселого не мог сообщить по вопросу, Вас интересующему. Да и сейчас, к сожалению, я ничем еще не могу Вас порадовать.

Бьемся мы головами в стену совершенно непробиваемую.

Я трижды путешествовал в Союз, прежде чем добился аудиенции у секретарши второго секретаря президиума, т. е. у Кашинцевой. В каком тоне шел у нас разговор — писать не буду, но в результате я выяснил, в упомянутой стене и крохотной промятины не видать, т. е. что дело лежит под сукном и покрывается пылью.

Увы! Как Вы знаете, моя голова лаврами не увенчана и мощным тараном служить не может.

Деятельность моя поэтому выражается главным образом в поисках таких таранов. Я дважды говорил с Маршаком…

По правде сказать, ему сейчас трудно действовать, т. к. отношения у него с Поликарповым и прочими деятелями «нового режима» — неважные. Вся надежда на Михалкова. С ним С. Я. должен был сегодня говорить. Кроме того, обещали звонить Михалкову Тамара Григорьевна и Халтурин (с которым я, между прочим, поссорился, и, кажется, серьезно).

Беда еще в том, что Соболев — председатель приемочной комиссии — в Киеве, на пленуме Украинского ССП. Но ведь в конце концов дело решается не им, а Поликарповым и пр. тузами.

На них и будем давить. Как только что-нибудь выдавим — сразу телеграфирую Вам[23].

А как Ваши ленинградские дела? Слышно, что Вы получили комнату и чуть ли не [нрзб] уже. Поздравляю Вас, если так…

А с моей поездкой дело затягивается. Не пускают, пока не кончу работу. Работается же плохо. Вероятно, Вы знаете от сестры моей о том горе, которое на нас свалилось: умер мой младший брат[24].

Итак — продолжаем наступление, дорогая Лидия Корнеевна. Будем надеяться, что победа будет за нами, ибо дело наше — правое.

10/VII 44. Ленинград.

Дорогой Алексей Иванович. 10 раз на день хочется послать Вам телеграмму, чтобы Вы прекратили все проклятое дело. Мало мне моего унижения, надо еще, чтобы Вы обречены были на свидания с людьми, видеть которых Вы совсем не имеете аппетита. Но как припомнишь, для чего мне это нужно, — так и сжимаешь зубы. Да и надоело мне всегда быть выселенной, обворованной и одураченной. Хочется наконец самой кого-нибудь обворовать.

Я скоро приеду. Я приеду ни с чем, потому что я отказалась от ордера на новые комнаты и решила биться за возвращение старых[25]. Это можно — если иметь терпение. По новейшему закону это можно. Я приеду в Москву, чтобы вооружиться — не только терпением, но и письмами от папы — и — хотелось бы — членством в Союз. Если бы сейчас, сегодня, я была членом Союза — дело мое было бы беспроигрышное, и я уже въехала бы домой. Мне так хочется домой — так вдруг захотелось. Я раньше думала, что те стены мне тяжелы и грустны, — нет, я хочу туда, и никуда больше. Мне хочется расставить вещи, вытереть пыль и уложить Люшу спать в ее кроватке… Предстоит теперь поездка в Москву, потом новая командировка, поездка сюда, жилотдел, прокурор, суд. Мне надо его выиграть.

Я очень благодарна судьбе — и Вам — за знакомство с Александрой Ивановной. Богатый она человек, одаренный, глубокий и нежный. Главная ее беда сейчас, на мой взгляд, одиночество. У нее много умственных потребностей, которые никак не утолены. Она, как и все мы, впрочем, целый день занята «делами», но у нас есть отдушины, которых нет у нее.

Я очень огорчилась, узнав из Вашего письма, что Вы поссорились с Ваней. Кто бы ни был не прав, мне равно будет больно. Что это за время такое, когда все ссорятся — а никогда ведь люди не были так нужны друг другу, как теперь.

Жму Вашу руку. Надеюсь, что Т. Г. и С. Я. уже говорили с Михалковым и, приехав, что-нибудь узнаю. Вас не благодарю — разве можно найти слова благодарности, искупающие тошноту, которую должен вызывать разговор с Кашинцевой?

Думаю, что приеду раньше 20-го.

14 мая 1947. Москва.[26]

Дорогой Алексей Иванович. Я только что получила от «Нового Мира» (из которого я ушла) официальное предложение написать о Вас статью в 15–17 страниц, «привязав ее к чему-нибудь библиографическому». Срок — неделя. У меня голова идет кругом (где взять привязь?), и я прошу Вас библиографически помочь мне. Позвоните мне, пожалуйста, и заходите.

Ленинград. 1.VI-47.[27]

Дорогая Лидия Корнеевна!

Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Это относится лишь к тому, что я в течение месяца собирался Вам писать, но — вихри враждебные так закрутили меня и завертели, столько свалилось на меня сразу — нудного вперемешку с тяжелым, глупого и страшного, горячего и холодного, сладкого и соленого, что — одним словом, не написал, не собрался.

И вот — не было бы счастья — вихри враждебные наконец скосили меня. Вторую неделю лежу в нервной горячке.

До сих пор считал, что такие болезни бывают только у героев старинных романов. Оказывается, некоторые герои нашего времени тоже подвержены подобным заболеваниям.

Вышел ли «Миклуха»[28] и хорошо ли раскупают эту книгу московские сладострастники?

Что вышло со статьей в «Новом Мире»? Боюсь, что опять Вам не повезло. Неудачный объект выбрали Вы (и объект этот, надо сказать, чувствует вину свою, вздыхает и краснеет).

9/VII 47.

Дорогой Алексей Иванович. Получив Ваше письмо, очень меня встревожившее, я не стала отвечать Вам сразу, как мне хотелось, потому что меня не покидала надежда, что я вот-вот выберусь на свет из того мрака, в котором пребываю сейчас. Но дела мои плохи — и, видно, надолго — и потому пишу Вам попросту, с откровенным унынием, уже не дожидаясь светлого часа. С того дня, как я ушла из «Нового Мира», я не заработала ни одной копейки (а с тех пор уже миновало 2 И месяца); живу в долг; денег не только нет, но их ниоткуда и не следует. Каждый день вместо того, чтобы отдыхать, чего мне до смерти хочется, или вместо того, чтобы работать над Герценом, что мне до смерти необходимо, — я бегаю по жаре в Детгиз, в «Молодую Гвардию», в «Огонек», в «Историю Отечественной Войны», в «Советскую Женщину», в «Литературное Наследство» — и все напрасно, и нигде ничего не выходит. А между тем мне необходимо отдохнуть — хотя бы дней 10 — и необходимо съездить в августе в Ленинград, что я клятвенно обещала Люше.