Сергей Голубов - Полководцы гражданской войны Страница 5

Фрунзе был на вокзале и отдавал какие-то распоряжения высокому, худому и смуглому командиру Иваново-Вознесенского полка Мухину. Карбышев вбежал в кабинет начальника станции и остановился у порога. Фрунзе вынул руки из карманов и протянул их обе вперед.

— Извините, что сорвал с места. Но дело того стоит.

Карбышев предполагал увидеть его взволнованным, раздраженным, зорко-подозрительным. Но все это было не так. На самом решающем месте, в самую критическую минуту командующий оставался знакомо прост, приветлив и доверчив, такой же, как всегда. И вместе с тем что-то неожиданно значительное, никогда не бывавшее заметным раньше, прибавилось к привычным чертам и странно изменило их. Что это было? Карбышев не мог понять. Фрунзе говорил:

— В Самарском укрепленном районе формируется подвижная группа из броневых частей. Приказываю вам обеспечить быстрое выдвижение этих частей в бузулукский район. Для этого немедленно восстановите и усильте мосты на дорогах к северо-востоку.

— Слушаю, товарищ командующий!

Из вокзала на перрон Карбышев вышел вместе с командиром Иваново-Вознесенского полка. Мухин молчал, размышляя о чем-то, по-видимому очень важном. Но на перроне вдруг остановился и сказал медленно и тихо, слегка глуховатым голосом:

— Никогда Михаила Васильевича не видел таким…

— Каким?

— Как сейчас, в новой роли. То есть, я хочу сказать, в центре этаких огромных планов и расчетов. Ведь вот давно и хорошо его знаю. А тут вдруг передо мной не просто командующий, а… полководец! И когда только успел в нем этот полководец родиться?

Фрунзе приезжал к десяти часам утра в штаб, но шел не к себе в кабинет, а прямо в оперативное управление, к карте. Здесь он останавливался, заложив руки в карманы, и порученец читал ему очередную сводку за ночь. Что ни сутки, то становилось все очевиднее: полуторамесячное наступление истомило белых. Разлившиеся реки мешали им двигаться. Обозы завязли в грязи. Артиллерия и парки болтались где-то далеко позади. Операция развертывалась «не по правилам» — без аккуратности, без согласованности, с постоянным нарушением всех традиций старогенеральского методизма. Но ведь такой-то именно хаос и нужен был Фрунзе для успеха его замыслов!

Вечером восемнадцатого апреля Чапаев попросил Фрунзе к прямому и доложил: разведчики только что захватили трех белых вестовых, которые развозили приказы по дивизиям; минуту назад Чапаев прочитал приказы; из них явствовало, что армия генерала Ханжина растянулась на фронте в двести семьдесят километров; правый фланг ее — севернее Волго-Бугульминской железной дороги, а левый — на тракте Стерлитамак — Оренбург. Фрунзе бросился к карте. Так и есть! На протяжении ста шестидесяти километров, от Ратчины до Бугуруслана, болтается один лишь шестой уральский корпус белых. Следовательно, между его дивизиями неминуемо должны быть разрывы в сорок-пятьдесят километров. Да и третий их корпус тоже… Словом, правильно действуя, можно не только разгромить шестой по частям, но прихватить и третий, подведя его тылы под удар…

Фрунзе сказал адъютанту:

— Однако купите мне табаку!

Как люди, не имеющие органического пристрастия к никотину, он закуривал одну папиросу за другой и бросал не докурив. Однако ощущения первых затяжек помогали ему думать. Вглядываясь в карту, он сопоставлял, связывал, объединял незримые усилия воли человеческих масс. Не позволяя остывать их напряжению, он все жарче и жарче ковал свою главную мысль. Из смутного обилия деталей — такой-то полк получил пулеметы, такой-то раздет, этот не прочь партизанить, а у того отличный командир — складывалось целое, разнообразное и живое, пестрое, но единое. Полководческая идея утверждалась на частностях, как единство, и превращала собою частности в слаженную мощь. Фрунзе не пил, не ел, почти не разговаривал. Через сутки он перестал курить: забыл про папиросы и табак. Надолго? Может быть, на год или на два. Лицо его было бледно, темные круги отчетливо обозначились возле глаз, и по губам пробегала неприметная гримаса боли. Адъютант поставил на стол стакан с белым содовым раствором.

— Спасибо!

К Фрунзе подкрадывался припадок. Он ежился в кресле и жадно пил из стакана, все ускоряя и ускоряя глотки.

— Только в соду и верю…

— А не вызвать доктора?

— Что вы, в самом деле!

Итак, против Пятой армии в районе Бугуруслана наступает третий Уральский корпус противника, имея четыре пехотных полка к северу от реки Кинель, а к югу — дивизию горных стрелков, гусар и казачью бригаду. На усиление Пятой армии пойдут две бригады. И тогда Пятая должна будет не только остановить напор противника, но и отбросить его за Бугуруслан. Ударную бузулукскую группу Фрунзе пошлет в решительное наступление на Заглядино — Бугуруслан.

Естественно, что оттесненный от Бугуруслана к северу противник с неизбежностью окажется отрезанным от сообщений с Белебеем. При таких обстоятельствах Первая армия сейчас же прекратит отход, атакует и скует шестой корпус противника. Да, это уже не идея, а настоящий конкретный план! Но пятна вокруг глаз все темнее, и губы кривятся от боли.

— Разрешите вызвать доктора?

— Однако… Вызовите-ка к прямому командарма Пятой…

Фрунзе говорил командарму Пятой:

— Приказываю готовиться к удару в разрыв между третьим и шестым корпусами противника… Он перебрасывает сюда со стерлитамакского направления части пятого корпуса, но еще не заполнил разрыва… Надо ударить по седьмой дивизии белых… Одновременно бузулукская группа двинется в разрыв между их седьмой дивизией и шестым корпусом… Выход в тыл Бугуруслану…

Фрунзе сел на стул и закрыл лицо руками. Адъютант кинулся к телефону:

— Доктора! Доктора!

Фрунзе видел, как все вокруг него измучено, истрепано, повержено бессилием неодолимой усталости наземь. Из уст в уста бежало: надо отходить за Волгу «на отдых»! К эвакуации готовились что называется «втихую». Неуловимые ветры опережали белых на подступах к Самаре, врывались в город, несли уныние одним и тайную радость другим. Фрунзе вызвал помощника. На столе белел стакан с содовым раствором. Лицо командующего было бледно, коричневые оттенки густели вокруг глаз.

Маленький быстрый адъютант записывал приказания: немедленно пустить в городе трамвай, открыть театр.

— Что можно поставить? «Русалку»? Отлично!

Адъютант записал: «Русалка».

— Теперь вы поняли?

— Да.

— Все?

— Надеюсь.

— Главное: об эвакуации больше ни полслова. Наоборот!