Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - Стинг Страница 5

Льется грустная и тоскливая песня mestre. На моих глазах проступают слезы, я плачу, сперва беззвучно, потом теряю над собой контроль, и рыдания сотрясают меня. Глаза краснеют от соли, и все поле зрения заполняет кроваво-красный цвет.

Проходит еще какое-то время. Я оказываюсь в животе моей матери, а песня mestre превращается в голос отца. Почему такая несправедливость, такое предательство, такая неизбывная грусть заставили меня вспомнить о моем далеком отце и моей красавице-матери?

Они поженились, как только отец демобилизовался из армии. Мама была тогда совсем молодой, невероятно красивой. Со временем она сильно сдала и умерла от рака груди в возрасте пятидесяти трех лет. Отца не стало спустя несколько месяцев, ему было пятьдесят семь. Мать обожала меня. Наш разговор с отцом еще не закончен, мы не во всем разобрались. Вот почему мы снова вместе в этом странном туннеле памяти. Я, как всегда, окружен призраками.

Моя мать была худой и очень красивой. У нее были зеленые глаза и длинные светлые волосы, красивые и стройные ноги. Мама носила короткие юбки и остроносые туфли на шпильках. Не без гордости, смешанной со смущением, я вспоминаю, как мужчины на улице свистели ей вслед, но, когда мама поворачивалась и смотрела на них ледяным взглядом, делали вид, что это были не они. Она была гордой, и ей было сложно угодить. Мама бросила школу, когда ей было пятнадцать, и начала работать парикмахером, вела себя заносчиво и была преисполнена чувства собственного достоинства и исключительности. Люди перешептывались о ней, когда она проходила мимо, но мама считала, что была не такой как все, или не хотела быть такой. Ее звали Одри. До знакомства с отцом она успела сходить всего лишь на несколько свиданий. Он был ее первой любовью.

Мое самое раннее воспоминание о матери совпадает с самым ранним музыкальным впечатлением. Помню, как она играла на пианино, а я сидел на полу, наблюдая, как она нажимала педали. Она любила играть танго. Я поражался тому, как мама умела превращать в музыку закорючки на нотном листе. У нее было врожденное чувство стиля, что создавало вокруг мамы ореол гламура.

Я также помню, как мама играла на пианино в гостиной моего деда, а отец, который был неплохим тенором, исполнял жалобную версию вальса Хадди Ледбеттера[6] Goodnight Irene:

Last Saturday night I got married

Me and my wife settled down

Now this Saturday we have parted

I’m taking a trip downtown.

В прошлую субботу мы поженились,

Стали жить-поживать с женой.

А в эту субботу мы расстались,

Пойду-ка по центру пройдусь.

Отцу нравились биг-бэнды Dorsey Brothers и Бенни Гудмена. Рок-н-ролл в наш дом принесла мама. Это были пластинки на 78 оборотов из черного ацетата с яркими логотипами студий MGM, RCA и Decca. Little Richard исступленно визжал Tutti Frutti, Джерри Ли выбивал на пианино ритм Great Balls of Fire, словно сумасшедший евангелист, а Элвис томно напевал All Shook Up – песню с сильным сексуальным подтекстом, как я выяснил позже. Я приходил от них в восторг, впадал в состояние такой сильной эйфории, что катался по полу, дергаясь и трясясь, будто в религиозном экстазе. Мама принесла домой альбомы Роджерса и Хаммерстайна[7] с бродвейских шоу «Оклахома!», «Карусель», «Юг Тихого океана», «Король и я» и «Звуки музыки», мюзикла «Моя прекрасная леди» Алана Джей Лернера и Фредерика Лоу, а также «Вестсайдскую историю» Леонарда Бернстайна. Я заиграл все эти пластинки до дыр и влюбился в процесс вынимания диска сначала из потертого конверта-обложки, а потом из внутреннего конверта из белой бумаги, сдувания с пластинки пыли и, наконец, аккуратной установки на вертушку.

В музыкальном смысле я был всеяден и слушал все, что предлагали, с вниманием и любопытством неофита. Позже, когда я учился музыке, я играл пластинки с 33 оборотами в минуту и слышал, как раскрываются басовые партии, извлеченные из недр аранжировки на октаву выше, а быстро сыгранные на пластинках в 45 оборотов отрывки на верхних октавах, наоборот, играл на 33-й скорости, чтобы выучить их на более низкой скорости проигрывания. «Вертушка» научила меня тому, что любой, даже самый сложный материал можно замедлить до тех пор, пока все не станет четко слышно, после чего разучить партии. Простое механическое устройство вертушки предоставляет такую возможность. Я слушал скрип иголки, звучавший до вступительных нот увертюры «Оклахомы!», или первые аккорды Singin’ in the Rain Джина Келли, ощущая одинаковое упоение как от музыки, так и от завораживающе медленного движения зависшей над диском механической руки.

Мы жили в промозглом викторианском доме без центрального отопления. Мама научила меня разжигать камин в гостиной, который и был единственным источником тепла во всем доме. Мы начинали со свернутых в трубочку больших листов Evening Chronicle, сложенных по диагонали в длинные конусы, которые мы потом сжимали, как меха гармони, чтобы они медленней горели. Клали в камин картонки из-под яиц, мелкие щепки для розжига и только потом, на самый верх, уголь, словно бесценное сокровище.

Коробок спичек хранился на полке над камином рядом с часами. Мне семь лет, и, встав на цыпочки, я могу до него дотянуться.

«Мам, можно поджечь? Я умею! Мам, пожалуйста!» – умоляю я мать, стараясь показать ей, что я уже достаточно большой, чтобы взять на себя эту ответственность.

«Ты можешь зажечь камин, сынок, только не оставляй спички так, чтобы их мог достать твой младший брат, хорошо? Клади их на самый верх, повыше».

Мне ужасно нравится ее выражение «самый верх, повыше».

«И поджигай снизу, а не сверху».

«Да, мам».

«Загорится, только когда поджигаешь снизу, и поэтому мы и соорудили такую конструкцию. Уголь загорится только после щепок, а щепки – только после бумаги».

«Да, мам», – повторяю я, не с первой попытки достаю спичку из коробка и поджигаю Evening Chronicle.

«Очень хорошо, – с гордостью произносит она. – А теперь помоги мне прибраться, а то тут настоящая чертова свиноферма». Я не очень представлял себе, какой порядок творится на свиноферме, однако именно этим сравнением мама описывала бардак и хаос, царившие после игр моего разболтанного младшего брата, поэтому в целом я понимал, что она имеет в виду.

«Я устрою свинг этому туда его сюда», – обычно