Юлия Андреева - Айвазовский Страница 5

— Вот увидишь, я вернусь и заберу тебя с собой, — успокаивает младшего братишку будущий послушник. — Мы поедем в далекую Италию, в прекрасную Венецию. Ты увидишь город, в котором нет улиц, а лишь одни сплошные каналы. Представляешь, там вовсе нельзя ездить в каретах, и в телегах тоже никак — потому что вода. И гулять… гулять тоже нельзя. А все только и делают, что плавают в легких лодочках, обтянутых черным бархатом, и поют песни.

Ованес представляет себе город воды, и ему хочется оказаться там, побродить, как Христос, по улицам-рекам или поплавать. Он хорошо плавает, и даже если не будет денег нанять лодку, он все равно не ударит в грязь лицом, не станет ныть и жаловаться, а будет плавать. На базар с большой корзиной на спине, в лавку к сапожнику, да куда нужно будет, туда и поплывет. Главное, чтобы Саргис был доволен и не прогнал его от себя. Главное, чтобы они никогда не расставались.

Мальчик засыпает, и во сне ему видится дивный город, в котором царствует Ее величество вода…

Вода — добрая стихия, для Оника почти что родственная, не случайно же все соседи говорят, что он как рыба может жить в воде. Крым — две стихии — вода и камень, два мира — морской и горный. Каждый по-своему притягателен и любим. Каждый хранит свои истории и сказки. Оник с ребятами много раз находили на берегу после отлива позеленевшие от времени монетки — память о живущих здесь прежде людях. Но история в его голове путается, самовольно перетекая в сказку, или земля тут такая — насквозь пропитанная сказаниями. Феодосию в тех сказках-сказаниях называют по старинке Кафой, как какую-нибудь гордую госпожу — повелительницу крепости, вроде Айше-воительницы.

— Когда-то давно жил в этих местах хан Мамай, — рассказывает отец. — Но ханы не могут жить просто так, им непременно нужно завоевывать другие города и народы. Вот и решил он, чем далеко ходить, взять внезапным приступом нашу Кафу. — Константин делает паузу, вопросительно смотрит на мальчиков, поняли ли? Уразумели, о чем речь идет?

— Да, поняли уже. Давно поняли. — Мальчишки сто раз слышали эту историю и уже давно заготовили верные луки да деревянные мечи, дабы сразиться, кто на стороне зловредного хана, а кто как доблестный защитник Кафы. Жребий решит.

— Хан разработал план действий и рассказал о нем своему первому помощнику, а тот не удержался и ночью поведал услышанное жене. Но все же знают — нельзя доверять тайну болтливой женщине.

— А не болтливой? — Обижается за маму справедливый Саргис.

— И не болтливой, увы, нельзя, — вздыхает отец. — Неболтливая женщина расскажет одной-единственной подруге, под страшным секретом, а та другой… третьей…

В общем, вскоре новость облетела Кафу, народ успел закрыть ворота, вооружиться, и когда начался штурм, на головы осаждающих полетели горячее масло и свинец. Это был жаркий бой. Много народа погибли под стенами нашего города, много полегло защитников.

Сам хан Мамай был вынужден бежать. Забравшись в свой дом, велел он запереть ворота, двери и наглухо закрыть все ставни. Только ничего ему уже не помогло. Люди из Кафы разрушили дом хана Мамая и убили его самого.

— Нет, не так… — перебивает отца Ованес, — мама рассказывала, что его пронзили тысячи стрел, а потом еще тысячи мечей пробила его печень, после чего хан умер.

— Ушли благородные мстители из разрушенного дома Мамая, а ночью туда прокрался слуга покойного хана. Он тайно вывез тело своего господина и похоронил его в том месте, который теперь называется Мамаевой могилой. Помните, в прошлом году дедушка Георгий, что живет в доме с цветными стеклами, бывал в тех краях?

— Помним, помним. — Но дольше слушать невмоготу, в ход идут мечи и стрелы.

— Чур, я хан Мамай, — кричит Саргис, обнажая меч.

— Почему ты? Ты в прошлый раз был. Я хан Мамай, — орет Оник. Вместе они бегут на штурм старой крепости. Позабыв о том, что буквально завтра знакомый купец просто возьмет Саргиса за руку, вместе они взойдут на крошечное купеческое суденышко и…

Боль утраты настигает Оника во сне, и он просыпается в слезах. А наутро брат действительно покидает дом.

Глава 3

Говорят, что в картинах Айвазовского плещутся все воды Мирового океана. Я считаю, что это преувеличение: Океан, конечно, велик, но не безразмерен.

Почувствовав склонность к рисованию, Ованес израсходовал всю имеющуюся в доме бумагу: корабли, солдаты, герои греческих мифов, все, на что только не упадет взор маленького художника, тут же попадает в его рисованный мир. Но бумага дорого стоит, отец просто не может позволить себе покупку целой пачки, а в розницу выйдет еще дороже, денег едва хватает прокормить семью. Ованес трудится в лавке у грека, но его заработок не следует тратить впустую, скоро ему предстоит пойти в церковно-приходскую школу, и тогда столько всего понадобится. Старший должен закончить учебу и, устроившись на работу, сможет как-то помогать, средний в далекой Венеции. Если так пойдет и дальше, не получится скопить на приданое, и девочек никто не возьмет замуж. Мать бесконечно перешивает и латает старую одежду, а тут еще и эти глупости…

За отсутствием хоть какой-то бумаги мальчик рисует на всем, что подворачивается ему под руку, первыми пострадали деловые бумаги отца, за что Оник впервые был порот, но не сдался. Вместо этого он взял уголь и расписал стены своего дома, а затем дома и беленые заборы соседей.

Получив внушение от отца, маленький живописец вынес из него следующую мораль: подходящие для работы поверхности предстоит искать подальше от родного квартала, где его в два счета вычислят.

На рассвете, когда город еще спит, будущая мировая знаменитость прокрадывается к заранее облюбованной стене, где и предается самозабвенному творчеству. Не правда ли, похоже на наших мальчишек, «украшающих» города граффити? При этом у горожан отношение к раннему творчеству великого маэстро приблизительно такое же, как и у современных нам граждан, с той единственной разницей, что если какой-нибудь озорник изобразил нечто кислотное на стенах жуткой, никогда толком не ремонтированной девятиэтажки в Питере, где я, собственно, и живу, я, скорее всего, пройду мимо, может, полюбопытствую, или посетую на нерадение полиции. В Феодосии же юный художник расписывал частные дома, которые строжайше предписывалось содержать в чистоте. А следовательно, в любой момент мелкий полицейский чин мог заявиться в дом к ни сном, ни духом не ведавшим, что его забор за ночь превратился в картинную галерею, горожанину, и под угрозой штрафа потребовать закрасить непотребство. А ведь это расходы — купи краску, отыщи свободного от дел «Тома Сойера», на худой конец, покрась сам, а потом еще и следи, когда маленькие наглецы вновь явятся пачкать.