Теодор Гладков - Николай Кузнецов Страница 5

– Не волнуйся, Андрейко, – спокойно ответил Николай Иванович. – Я патриот, а к патриотам грязь не пристанет.

Прямой начальник Кузнецова тоже с тревогой спросил как-то его:

– Почему вы так часто встречаетесь со спецами? Они на удочку вас не зацепили? Смотрите, как бы плохо по кончилось!..

– Не волнуйтесь, – сказал в ответ Николай Иванович. – Я ж не зря ношу голову на плечах. Я лишь практикуюсь. Положение с Германией у нас не весьма приятное. Может, придется воевать с фашистами. Знание немецкого языка пригодится. Я не стар, и воевать мне придется.

Знания и способности Кузнецова были оценены в должной мере: Николай с 1938 года начинает выполнять особые задания по обеспечению государственной безопасности.

ГЛАВА 3

В старых газетных подшивках в номерах от 22 июня 1941 года – самая обычная, сугубо мирная информация о жизни страны. Газеты набирались и печатались ночью, в киоски поступили и были распроданы ранним утром, когда вся западная граница уже полыхала в огне, а на Киев, Минск, Севастополь упали первые бомбы. Москвичи о войне узнали по радио лишь в полдень из экстренного правительственного сообщения.

Николай Кузнецов переживал в эти черные минуты те же чувства, что и все советские люди: гнев и ненависть к вероломным захватчикам, посягнувшим на свободу и самое существование первого в мире социалистического государства.

Но удивлен он не был. Слишком хорошо он знал гитлеровскую Германию. Поэтому понимал, что война неизбежна. Страшная. Кровопролитная. Какой еще не было в истории. И знал, какое место должен занять он сам в строю бойцов с фашизмом.

Первая попытка Кузнецова попасть на фронт закончилась было успешно. Как спортсмена-парашютиста, владеющего стрелковым оружием, хорошего лыжника, да еще знающего немецкий язык, его зачислили в воздушно-десантные части. До фронта оставалось совсем немного – дождаться сформирования подразделения.

Прыгать с парашютом – и много – в ближайшем будущем Кузнецову довелось, но десантником он не стал и во вражеский тыл прыгнул лишь единожды и то более чем год спустя.

Распоряжение одного начальника, поспешившего зачислить Кузнецова в десантники, было беспрекословно отменено другим, более высоким и – главное – более дальновидным начальником, который рассудил, что человека с таким знанием немецкого языка использовать в обычном парашютнодесантном подразделении просто нецелесообразно.

В результате из списков личного состава парашютно-десантных войск фамилия Кузнецов была перенесена в совсем другой список, где фамилий было много меньше. Из этого особого списка людей на фронт не отправляли. Их забрасывали за фронт. И не в составе подразделений, а поодиночке, в крайнем случае – маленькими группами.

Личные достоинства этих людей, их знания, опыт позволяли использовать их в условиях сложной и весьма специфической работы.

Танкисты, летчики, другие военные специалисты были нужны Родине после 22 июня 1941 года отнюдь не в меньшей степени, чем разведчики. Но научить человека водить танк или управлять самолетом все-таки легче, чем сделать его своим солдатом в стане врагов.

Почти год… Долгие, томительные месяцы ожидания в бездействии (хотя и не в безделье). Рапорт за рапортом – и отказ за отказом. Он бродил часами но городу и стыдился собственной молодости и здоровья – мужчин его возраста в то время в столице можно было встретить лишь в военной форме или на костылях. Николай поймал себя как-то на мысли, что боится присесть в трамвае на свободное место, чтобы избежать укоризненных, а то и презрительных взглядов всего вагона.

Уже воевал младший брат Виктор, а он, старший, все еще топтал асфальт московских улиц.

Москва… Кто был в столице в первую военную осень, никогда не забудет ее сурового нового облика. Перекрещенные бумажными полосами окна квартир, заложенные мешками с песком витрины магазинов, серебристо-тусклые колбасы аэростатов в ночном небе, белые стрелы на стенах домов с надписью: «Бомбоубежище», счетверенные зенитные пулеметы на крышах.

Почти каждую ночь надсадно завывали сирены воздушной тревоги, вонзались в черноту беспощадные дымящиеся лучи прожекторов, яростно и неумолчно рвали воздух зенитки, осыпая мостовые дождем тяжелых стальных осколков с зазубренными краями. И каждое утро дворничихи заливали доверху водой бочки на чердаках всех домов в городе. Еще до дворничих немногочисленные оставшиеся в городе мальчишки (спешить им было некуда – школы в ту зиму не работали) выбирали со дна бочек блестящие черные стабилизаторы и обгорелые корпуса немецких зажигалок. Ребята постарше их тушили во время налетов.

И все же, невзирая на бомбардировки, нехватку продовольствия, несмотря на то, что враг стоял еще в какой-то сотне километров от стен города, Москва жила и работала. Каждое утро переполненные трамваи и автобусы развозили тысячи москвичей по фабрикам и заводам, в классных комнатах, превращенных в госпитальные палаты, склонялись над ранеными врачи, на пустырях вчерашние девятиклассники изучали трехлинейки и ползали по-пластунски. И совсем почти как до войны заполнялись но вечерам театральные и концертные залы, на экранах кинотеатров шли «Боевые киносборники» и довоенная комедия «Сердца четырех».

Николай Кузнецов жил жизнью этого города и… по-прежнему посылал рапорт за рапортом начальникам всех рангов и степеней. Вот текст последнего из них:

«…Я, как всякий советский человек, в момент, когда решается вопрос о существовании нашего государства и нас самих, горю желанием принести пользу моей Родине. Бесконечное ожидание (почти год!) при сознании того, что я, безусловно, имею в себе силы и способность принести существенную пользу моей Родине, страшно угнетает меня. Как русский человек, я имею право требовать дать мне возможность принести пользу моему Отечеству в борьбе против злейшего врага. Дальнейшее пребывание в бездействии я считаю преступным перед моей совестью и Родиной.

Прошу довести до сведения руководства этот рапорт…

Я вполне отдаю себе отчет в том, что очень вероятна возможность моей гибели при выполнении заданий разведки, но смело пойду в тыл врага, так как сознание правоты нашего дела вселяет в меня великую силу и уверенность в конечной победе. Это сознание даст мне силу выполнить мой долг перед Родиной до конца».

Когда Кузнецова вызвали к одному из руководителей разведки, он думал, что обязан этому убедительности своего письма. Но дело обстояло, конечно, иначе: дошла очередь и до него.

Кузнецов был почти уверен, что именно для такого разговора его сегодня и пригласили, но все же лишь давно ставшая второй натурой выдержка помогла ему совладать с радостью. Он поблагодарил за доверие, вопросов никаких задавать не стал, понимая, что его и так ознакомят с заданием во всех деталях.