Африкан Богаевский - Ледяной поход (Воспоминания 1918 года) Страница 5

С Михаилом Васильевичем Алексеевым я был знаком с юнкерских лет. Он был преподавателем администрации в Николаевском кавалерийском училище в 1890-1891 годах и руководителем съемок. Уже пожилой капитан генерального штаба с суровым взглядом близоруких глаз, прикрытых очками, с резким голосом, он вначале на нас, юнкеров, навел страх своей требовательностью и порядочную скуку своим предметом, нагонявшим тоску. Но вскоре под его суровой внешностью мы нашли простое и отзывчивое сердце. Он искренне хотел и умел научить нас своей скучной, но необходимой для военного человека науке. Он часто ворчал на нас, а иногда и покрикивал, но отметки ставил хорошо, и я не помню случая, чтобы он хоть кого-нибудь "провалил" на репетиции или на экзамене. Злейший враг лени и верхоглядства, он заставлял и нас тщательно исполнять заданные работы, не оставляя без замечания ни одной ошибки или пропуска. Наши работы, как по администрации, так и по съемкам, он возвращал сверху донизу исписанными красными чернилами мелким бисерным почерком. И, действительно, ни одно его замечание не было пустой фразой: постоянно была ссылка на параграф устава или дельный практический совет.

Через четыре года я снова встретился с ним в Академии генерального штаба как своим профессором по истории русского военного искусства. Здесь он остался таким же кропотливым, усердным работником, прекрасно излагавшим свой далеко не легкий предмет. Он не был выдающимся талантом в этом отношении, но то, что нужно нам было знать, он давал в строго научной форме, в сжатом образном изложении. Мы знали, что все, что он говорит, не фантазия, а действительно все так и было, потому что каждый исторический факт он изучал и проверял по массе источников.

Много лет спустя, во время Великой войны, я опять с ним встретился уже в ставке в Могилеве. Михаил Васильевич был начальником штаба верховного главнокомандующего государя императора; я - начальником штаба походного атамана при его величестве; мы оба были в свите государя. Уже седой, весь белый, облеченный полным доверием государя императора, фактический распорядитель жизни и смерти десятка миллионов солдат, он оставался таким же простым и доступным, как и в давно минувшие дни. Сидя рядом с ним за обедом в штабной столовой почти каждый день, я не раз вел с ним долгие беседы по военным вопросам; не один раз выслушивал его ворчание на бесполезные траты казенных денег, вызываемые разными, часто фантастическими, проектами и изобретениями, которые проводились в жизнь благодаря различным сильным влияниям и протекциям. Лично ко мне он относился по-прежнему сердечно и доброжелательно. Это отношение не изменилось и с наступлением революции.

Михаил Васильевич тяжело переживал дни начала революции и недолго остался у власти.

Затем я снова увидел его уже в Новочеркасске. Вскоре после своего приезда я зашел в его штаб на площади Никольской церкви. В жарко натопленной комнате сидел он за письменным столом, похудевший, осунувшийся, но все такой же деятельный и живой. Сердечно и тепло встретил он меня, вспомнил недавнее прошлое и сейчас же перешел к настоящему - формированию Добровольческой армии, святому делу, которому он посвятил остаток своей жизни. Я с грустью слушал бедного старика. Еще так недавно он спокойно передвигал целые армии, миллионы людей, одним росчерком пера отправлял их на победу или смерть, через его руки проходили колоссальные цифры всевозможных снабжении, в его руках была судьба России... И вот здесь я опять увидел его с той же крошечной записной книжкой в руках, как и в Могилеве, и тем же бисерным почерком подсчитывал беленький старичок какие-то цифры. Но как они были жалки! Вместо миллионов солдат - всего несколько сот добровольцев и грошовые суммы, пожертвованные московскими толстосумами на спасение России...

Много раз потом встречался с ним в Ростове, во время "Ледяного похода" и опять в Новочеркасске, когда я был председателем донского правительства. За это время я ближе сошелся с покойным своим учителем и проникся к нему еще большим уважением. Я преклонялся перед его глубоким патриотизмом, здравым смыслом всех его решений и распоряжений, безупречною чистотой всех его побуждений, в которых не было ничего личного. Он весь горел служением своей великой идее и, видимо, глубоко страдал, когда встречал непонимание или своекорыстные расчеты. Несмотря на свой возраст и положение, духовный вождь белого движения, политический руководитель и организатор его, он скромно уступал первое место Корнилову, своему ученику в академии, а затем, после его смерти, и генералу Деникину. Корнилов был с ним иногда очень резок и часто несправедлив. Но Михаил Васильевич терпеливо переносил незаслуженную обиду, и мне лично пришлось только один раз слышать от него после одной из таких вспышек фразу, сказанную бесконечно грустным тоном: "Как тяжело работать при таких условиях!.."

Последний раз в жизни я видел его в конце июня на станции Тихорецкой, где в то время был штаб Добровольческой армии. Эту последнюю встречу, воспоминание о которой навсегда останется в моей душе, я опишу позднее. После нее у меня осталось впечатление заката ясного солнечного дня.

Лавра Георгиевича Корнилова я нашел в одном из небольших домов Новочеркасска на Комитетской улице. Часовой - офицер-доброволец подробно расспросил меня, кто я и зачем пришел и, наконец, пропустил в маленький кабинет Корнилова. Мы встретились с ним, как старые товарищи, хотя я не был близок с ним в академии.

Главнокомандующий Добровольческой армии был в штатском костюме и имел вид не особенно элегантный: криво повязанный галстук, потертый пиджак и высокие сапоги делали его похожим на мелкого приказчика. Ничто не напоминало в нем героя двух войн, кавалера двух степеней ордена Св. Георгия, человека исключительной храбрости и силы воли. Маленький, тощий, с лицом монгола, плохо одетый, он не представлял собой ничего величественного и воинственного.

Разговор, конечно, сразу перешел на настоящее положение. В противоположность М. В. Алексееву, Корнилов говорил ровно и спокойно. Он с надеждою смотрел на будущее и рассчитывал, что казачество примет деятельное участие в формировании Добровольческой армии, хотя бы в виде отдельных частей. О прошлом он говорил также спокойно, и только при имени Керенского мрачный огонь сверкнул в его глазах.

Уже тогда Корнилов высказал желание скорее закончить формирование Добровольческой армии и уйти на фронт. Пребывание в Новочеркасске, видимо, тяготило его необходимостью по всем вопросам обращаться к войсковой власти, хотя генерал Каледин во всем шел навстречу добровольцам.