Александр Довгаленко - Исповедь военнослужащего срочной службы Страница 5

      Попав в казарму, мы познакомились с нашими сержантами. К сожалению, не могу за давностью лет вспомнить ни одной фамилии, но наши сержанты не были похожи на «папу» из «Цельнометаллической оболочки», к нашему счастью. Хотя особой любви к ним я не испытывал никогда. Наш «комод» — командир отделения, оказался человеком не лишенным интеллекта, показал нам, как нужно пришивать петлицы и погоны, прикреплять эмблемы и подшивать воротнички. Раза со второго, исколов пальцы иголкой, я добился того, чтобы все было более-менее симметрично. Некоторым потребовалось больше времени, соответственно, неприятностей на их голову свалилось больше.

      После чего в курилке мы были по очереди обриты наголо тупой ручной машинкой. Собственно, в первый день, точнее его остаток, мы только тем и занимались, что приводили форму в порядок. Командиром роты оказался капитан Ермаков — здоровенный краснорожий мужик, с кулачищами размером с мою голову и весьма крутым нравом. Боялись его все, даже взводные. Лейтенантов-взводных я не запомнил, все они были какие-то одинаковые.

      Вечер ознаменовался походом на ужин, на который мы попали на полчаса позже, репетируя, как правильно «бегом, по одному» забегать в столовую из колонны по четыре. Кто-то сразу хватался за ложки, кто-то имел неосторожность сесть до команды и все начиналось сначала — всех выгоняли на улицу.

      Жратва поварским искусством не блистала, но была вполне съедобной. После ужина был просмотр программы «Время», после чего случилось вечернее построение и долгожданная команда «Отбой», которую за этот вечер я услышал раз 20, если не больше. Я устроился на нижнем ярусе койки, Леха занял верхнюю. Наш сержант подавал команду «Отбой, три скрипа — подъем», после чего, дождавшись третьего скрипа, он орал «Подъем». В конце концов это ему надоело и он, пообещав задрочить нас всех до смерти удалился в каптерку. Для моего неплохо развитого обоняния события последних дней были сущей пыткой, воняло решительно всем: сапожной ваксой, какими-то портянками (которых мы, кстати, не получили, нам выдали черные хлопчатобумажные носки), мастикой для пола, кишечными газами, обильно выделяющимися у начинающих военнослужащих от непривычной пищи, потом, все это, смешиваясь, образовывало тот самый неповторимый запах казармы, к которому поначалу невозможно было привыкнуть. Странное состояние: после большого количества событий за столь короткое время происходящее стало восприниматься как какой-то сон, острота восприятия здорово притупилось.

      Намаявшись за день, я провалился-таки в глубочайший сон.

      Пробуждение было ужасным: вокруг бегали и суетились люди, стоял грохот, жуткий мат и крик. Сдуру я надел штаны и стал зашнуровывать ботинки, когда ко мне подбежал наш сержант и в легкой, доходчивой форме объяснил мне мою ошибку. Оказывается, одеваться нужно было по форме номер 2 — говнодавы, трусы синие армейские и панама. Когда мы с грехом пополам выстроились перед казармой началась пытка, именуемая зарядкой — по кругу бежала масса людей, которые пытались сохранить подобие строя, стоял тяжкий топот, подобно стаду слонов, спасающихся от пожара огромная масса людей двигалась по асфальтовым дорожкам. Тут-то мне, без напряга пробегавшему по утрам до девяти километров и явились последствия смены климата. Воздух в Туркмении сухой, в отличии от нашего 98-процентно влажного, после первого круга я «сдох». И еще выяснилось, что бегать в симпатичных с виду говнодавах удобно примерно так же, как трахаться в противогазе. Тот, благодаря чьим стараниям в Союзе солдатики были обуты в такую обувь, был либо вредитель, либо английский шпион, либо просто долбоеб, никогда не надевавший обувь собственного изобретения. Изготовитель этого чуда — ташкентская обувная фабрика имени Ахунбабаева (чес-слово, не вру!). Впоследствии выяснилось, что для того, чтобы более-менее разносить такие чиривики даже подходящего размера, требуется от трех недель до полутора месяцев. Во всяком случае, в эту первую пробежку я растер ноги до крови, а недели через две просто перестал обращать внимание на огромные кровавые мозоли и причиняемую ими боль при ходьбе.

      Ненадолго остановившись и переведя дух, я обнаружил, что вокруг совершенно незнакомые мне лица, одинаково обритые под машинку наголо, я смешался с каким-то другим подразделением и должно быть не с одним. Примерно полчаса у меня ушло на то, чтобы на довольно большой территории обнаружить нашу казарму, ибо похожи они были друг на друга, как однояйцевые близнецы. Вскоре, увидав одну знакомую, хоть и искаженную обритым налысо кумполом рожу, я понял, что попал туда, куда следует. Получив легких звиздюлей от сержанта в виде витиеватой матерщины и обещания страшных гипотетических карательных мероприятий, я умудрился пробиться к умывальнику, привести себя в порядок более-менее, где и встретил Леху. Леха был более опытен в таких делах, он имел честь обучаться в Лиепайской «шмоньке» (какая-то мореманская школа), откуда в свое время был выперт за систематический обман преподавательского состава, поэтому он на первом же круге пробежки незаметно слинял в сортир коллективного пользования, располагавшийся как раз на маршруте нашей беготни и, дождавшись там конца мероприятия, благополучно вернулся в казарму в добром здравии, в отличии от меня.

      Кое-как я оделся и даже успел на построение на завтрак. Кушать уже не хотелось, хотелось жрать. Вчерашние уроки были усвоены — бегать в столовую и обратно пришлось всего 4 раза, завтрак прошел практически без экцессов, если не считать того, что я так и не понял, куда делась моя еда — вроде пару раз черпанул ложкой — а ее уже и нет. Еще не зная, что это тяжкий грех, я незаметно заныкал в кармане пару кусков черного хлеба. После завтрака случилось построение, на котором у одного несчастного молодого зольдата заныканный хлеб был обнаружен. Беднягу вывели из строя, а остальные подверглись тотальному шмону, покуда очередь дошла до меня, я успел разорвать материал кармана штанов пальцами (и откуда силы взялись) и в образовавшуюся дыру хлеб пропихнуть в штанину, где он благополучно застрял в том месте, где штанина входила в ботинок. Там искать никому в голову не пришло. Видимо, похожим образом поступили все остальные, я почему-то уверен, что идея прихватить с собой подобный НЗ пришла не мне одному в голову. Провинившегося заставили сожрать буханку черного хлеба перед строем. Довольно печальное зрелище, надо сказать.

      После построения всех прибывших вчера, в том числе и меня построили и отвели в пустующую казарму, где всем нам сделали по три прививки. Две прививки делались острой хреновиной, которую в чем-то смачивали, царапая ею кожу на плече, одна — стеклянным шприцем с «одноразовой» иглой. В смысле, что иглу на шприц одели один раз и ею сделали прививку всем. Это был потрясающий смертельный номер, но, к счастью, меня так ничем и не заразили. Остальные тоже не жаловались. Поцарапанные места на следующий день воспалились, их не рекомендовалось мочить, но несмотря на соблюдение этой рекомендации на местах царапин образовались какие-то язвочки, которые за пару недель зажили, однако ж следы остались и по сей день. До обеда мы были заняты какой-то херней, которую и не упомнишь всю, затем был обед, а потом мы с удивлением узнали, что после обеда в летнее время нам полагается «тихий час». Сделано это было из-за жары, которую почти все плохо переносили. В полдень в тени было 40–45 градусов, это здорово выматывало. За этот час сна нашу учебку местные жители язвительно именовали детским садом «Звездочка». Обрадовавшись такой холяве, я разделся и в изнеможении растянулся на койке, а сверху заскрипел пружинами Леха.