Юрий Сушко - Подруги Высоцкого Страница 5

Именно тогда она впервые столкнулась с тем, что человеку предлагают сделать выбор. Или поступить – как все? То есть отречься и дальше остаться со своей разрушенной совестью? Или попробовать сохранить чистоту помыслов своего отношения к предмету.

И приняла как обет: «Человек, который пишет стихи, да и любой художник, вряд ли рационально следит за собой, но он должен в неусыпном напряжении соотноситься с собственной совестью… Когда я думаю про подлинно великих, мне кажется, что ни один из них не стоял на крайних границах раздвоения, потому что совершить какой-нибудь безнравственный поступок, принять форму грешную просто невозможно… Нужно пристально в себя вглядываться. И поступать именно так, а не иначе, даже в ущерб своему относительному благоденствию. Я так и делала, потому что знала: слово покинет, покинет человека, если он поступится собою, тем, что есть в душе, в угоду корысти, уюту, чему бы то ни было…»

Высоцкого тоже посещали эти сомнения, и он по-своему предостерегал от искушений слушавших его людей. Счастье – не иметь выбора, значит, не уметь отречься:

Вам будут долго предлагать                не прогадать.– Ах! – скажут. – Что вы?               Вы еще не жили!Вам надо только-только начинать.Ну, а потом вопрос предложат:               или – или…

Для Ахмадулиной Пастернак был иконой: «Лицо его и голос – вот перед чем хотелось бы не провиниться, не повредить своей грубой громоздкостью хрупкости силуэта».

Ей с болью и сожалением довелось видеть своих однокашников, «молодых людей, которые по совету самого великодушного Пастернака поступили так: он советовал не усугублять его страданий и поступить, как велят. Он не хотел брать на себя еще и печали молодых людей. Но те, кто сделал так… страшно прогадали в своем жизненном назначении, разрушение личности наступило так быстро, прямо на моих глазах. И стало убедительным, что потом превозмочь поступок такого рода никаких сил не будет, что стихи этого не простят, они не вернутся, и то, что ты призван был написать, – не напишешь. Себя вокруг пальца не обведешь…».

Когда Белла наотрез отказалась подписывать письмо, осуждающее присуждение Борису Пастернаку Нобелевской премии, ее ловко лишили студенческого билета. Объяснив ей исключение из Литинститута «скверной неуспеваемостью по «общественным дисциплинам»: у нашей преподавательницы по диамату был диабет, и я постоянно путала одно с другим…».

Опять-таки, к счастью, нашлись сердобольные люди. Сергей Сергеевич Смирнов, работавший в то время главным редактором «Литературной газеты», предложил ей, «как бы исключенной из жизни», поработать внештатным корреспондентом в Сибири, развеяться. Прямо он не говорил, но подразумевал: побереги себя, дурашка, сгинь от греха подальше на какое-то время. А там, глядишь, все образуется. После некоторых раздумий она согласилась – и поехала.

«Дочери и внучке московских дворов» захотелось преодолеть пропасть между представлением о ней и ее истинной сущностью. В бесплодном споре между «почвой» и «асфальтом» ей не нравилось быть «символом городской умственно-витиеватой и неплодотворной жизни». Она бродила по грохочущим цехам Новокузнецкого металлургического комбината, любовалась дымами Новосибирска, которые, конечно же, казались ей удивительно красивыми и загадочными.

Через год Белла вырвалась «из глубины сибирских руд» – по ходатайству Союза писателей ее восстановили в институте, и вскоре она на «отлично» защитила дипломную работу «Стихи и переводы». Как позже язвительно заметил Иосиф Бродский, Ахмадулина совершенно без вреда прошла через Литинститут имени Горького, превращающий соловьев в попугаев.

В самом начале 60-х годов, в «оттепель», режиссер Марлен Хуциев затеял съемки фильма «Застава Ильича», позже вышедшего на экраны под названием «Мне 20 лет». Чтобы у зрителей возникало ощущение, будто они как бы смотрят хронику своей жизни, в качестве приметы времени режиссер снял поэтический вечер в Политехническом музее. На 15 минут сюжет фильма замер в одной точке: герои сидели в битком набитом зале и, затаив дыхание, слушали стихи, которые читали Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина. Булат Окуджава пел о комиссарах в пыльном шлеме…

Белла самая молодая из них – ей всего лишь 25. Она читает свое стихотворение «Дуэль». Ее хрустальный голос дрожит, вибрирует. Высоко и гордо вздернут подбородок. Когда Ахмадулина читала, люди завороженно смотрели на нее, вспоминал молодой писатель Владимир Войнович. Это было зрелище, состоящее из слов, тембра голоса, осанки и манеры чтения поэтессы. Особый вид искусства.

Ей всего 25. И вот – «Дуэль»:

Чем я утешу пораженныхНичтожным превосходством зла,Прославленных и побежденныхПоэтов, погибавших зря?Я так скажу: не в этом дело,Давным-давно, который годЗабыли мы иль проглядели,Но всё идет наоборот!

Только-только, на днях вышел ее первый сборник «Струна». Ее отечески напутствует старейшина поэтического цеха Павел Григорьевич Антокольский: «Здравствуй, Чудо по имени Белла, Ахмадулина, птенчик орла!»

Впервые увидев ее на экране в эпизоде хуциевского фильма, кинематографисты тотчас зацепили необычный облик юной женщины своим зорким и хищным оком. Одним из первых среди них оказался Василий Шукшин.

Встреча молодых талантов, безусловно, была предопределена, как двух полюсов. Над Василием – неуверенным, бездомным и неприкаянным, начинающим режиссером и писателем – пытались шефствовать признанные интеллектуалы Тарковский и Андрон Кончаловский, выводя его «в свет». А Белла сама источала благополучие, успех и независимость. Москва была ее городом, ее знало множество домов.

Шукшин, тоскуя по своему алтайскому приволью, не желал воспринимать «интеллигентную заумь» изящного поэта и в то же время к ней тянулся. А она с азартным любопытством и кокетством посматривала на него, как старатель на диковинный самородок. Оправдываясь: «Всякий человек рожден в малом и точном месте родины… Но художественно он существует – всеземно, всемирно, обратив ум и душу раструбом ко всему, что есть, что было у человечества».

После нескольких встреч они стали близки и неразлучны. Про интимные причуды Беллы по Москве в ту пору ходили слухи. Завистники и завистницы сплетничали, что она нимфоманка. И, наверное, алкоголичка, неспроста же носит имя Белка…

«Мы были разные люди, – изредка, но все-таки рассказывала Белла. – Он страшно мыкался. Можете представить, каково человеку, да еще из деревни, да еще сыну репрессированных?.. Никто теперь не может сказать в точности, что мы делили, из-за чего бранились… У него действительно были комплексы. Пастернак, например, ему казался слишком интеллигентским. Напротив, мне же Пастернак кажется удивительно народным поэтом…»