Жан-Пьер Неродо - Август Страница 5

Мне кажется, Октавия должна была чувствовать себя глубоко несчастной. Точно так же поступал Август и со своим пасынком Тиберием. После смерти Агриппы он вспомнил о нем и, разумеется, решил его женить на Юлии. Но Тиберий обожал свою жену, а о Юлии не мог думать без отвращения. Но на эти мелочи не обратили внимания. Тиберию строго приказано было немедленно оставить жену, кстати, дочь Агриппы, и жениться на вдове того же Агриппы. «Для него это было безмерной душевной мукой. К Агриппине он питал глубокую сердечную привязанность, Юлия же своим нравом была ему противна… Об Агриппине он тосковал и после развода; и когда один только раз случилось ему ее встретить, он проводил ее таким взглядом, долгим и полным слез, что приняты были меры, чтобы она никогда больше не попадалась ему на глаза» (Suet. Ti., 7). С каждым годом Юлия становилась ему все ненавистнее. Многие считают, что причиной его добровольного бегства была именно она — ведь он не мог с ней развестись и уже буквально не мог видеть.

Но особенно безжалостен был Август со своим единственным ребенком, Юлией. Трудно представить себе что-нибудь более печальное, чем жизнь этой женщины. Как только она родилась, отец оставил ее мать и женился на Ливии. Мачеха была с ней притворно приветлива и нежна, но в душе ее ненавидела. Едва она немного подросла, отец помолвил ее с сыном Антония. Но Антоний вскоре стал его смертельным врагом, помолвка расстроилась и отец объявил Юлии, что она станет женой царя гетов. Можно себе представить, в какой ужас должна была ее привести перспектива стать женой варвара! Но и этот брак расстроился. Четырнадцати лет Юлия стала женой Марцелла. Дальнейшее нам уже известно. Она переходила от одного претендента на престол к другому. Все ее мужья брали ее скрепя сердце. Агриппа был глубоко несчастен и, по словам Плиния, умер измученный изменами жены и деспотизмом тестя. Юлия ответила на все это тем, что, махнув рукой на приличия, открыто завела любовников. Тогда отец сослал ее на остров, где она не видела людей и испытывала нужду во всем.

И ведь нам говорят, что оба они — и Юлия, и Тиберий — от природы не были дурными людьми. Юлия была мила и доброжелательна настолько, что римляне постоянно вспоминали ее и умоляли Августа ее простить. Но он остался непреклонен. Тиберий же вообще был блестяще одарен — умен, красноречив, смел, талантлив. Но она открыто стала публичной женщиной, он — одним из самых страшных преступников, которых знало человечество. Не падает ли вина за это отчасти и на Августа?

Такова, несомненно, первая причина того, что дети не желали жить под одной кровлей с принцепсом. Но была, на мой взгляд, и другая причина. Мы можем заметить ее, вглядываясь в поведение Юлии. Что заставляло ее так вести себя? Если она имела много любовников, то делала это, несомненно, следуя своим естественным наклонностям. Но ей ничего не стоило скрывать свои романтические приключения, как это всегда делал ее отец. Сам Август охотно помог бы подобному обману. Он сделал бы все, только бы избежать громкого соблазнительного скандала. Но, когда мы узнаем, что Юлия открыто появлялась в публичных местах, окруженная стайкой своих любовников, что они устраивали на глазах всего народа громкие и шумные оргии, что она повсюду кричала о своем разврате, мы должны признать, что это уже был вызов. Кому же?

Дело в том, что в обществе того времени царила страшная атмосфера лжи. И исходила она от принцепса. Когда мы рассматривали его политическое завещание, мы видели, что он лгал и лицемерил постоянно, даже когда в этом не было нужды. Это проявлялось во всем. На лжи основан был сам принципат, детище Августа. Цезарь, захватив власть, прямо объявил, что республики больше нет. Он всем своим поведением ясно показывал, что установлена монархия. Август же твердил, что восстановил республику. Он хотел тем самым смягчить для римлян тяжесть монархического гнета. А вышло так, что он взвалил на их плечи еще одно бремя — бремя непрерывной лжи. Они не только были рабами, но еще должны были постоянно с веселыми лицами твердить: «Ах, как мы свободны! Ах, как мы счастливы!»

Август внешне заискивал перед сенатом, называя его истинным господином республики, между тем в важных случаях даже не находил нужным с ним советоваться. Он с улыбкой говорил, что готов смириться с любой оппозицией — если его ругают, ему это не страшно: ведь он может ответить бранью на брань, как свободный человек. И в то же время он приказывал сжечь книги неугодного писателя и отправил поэта Овидия на медленную смерть в страну варваров! Этим он не только поработил тело, но и искалечил души своих подданных. Все страшные эксцессы времен Калигулы, Мессалины и Нерона — это сев, поднявшийся из семян, брошенных добродетельным Августом.

Но особенно сильна была эта ложь в самом доме принцепса. Его семья должна была быть идеалом для любого римлянина. Жена и дочь сидели за ткацким станком, как женщины древних времен, и он хвалился, что носит только одежду, сделанную их руками. Он постоянно твердил о своей скромности, а в то же время был сказочно богат. Он говорил, что в его семье царят самые чистые и строгие нравы, настойчиво ставил ее как пример для всего развращенного Рима, а между тем Ливия сама подыскивала ему любовниц и ходили слухи, что его агенты ищут ему всюду женщин, «раздевая и оглядывая взрослых девушек и матерей семейств, словно рабынь у работорговца Торания» (Suet. Aug., 69).

В таком доме росли Тиберий и Юлия. Но уроки семьи подействовали на них по-разному. Тиберий сделался законченным лицемером. Он сам говорил, что из всех своих свойств более всего гордится умением притворяться. Юлия же, от природы прямая и откровенная, возмутилась и взбунтовалась.

Между тем в обществе того времени наблюдалось странное явление. Не было ни тени той мрачной грусти, которую ощущали лучшие умы эпохи заката Республики. Напротив. Всех охватила какая-то легкомысленная бездумная радость, какая-то безумная жажда наслаждений. Были забыты стыд, честь, верность. Нравственные ценности, накопленные веками, были разбиты и отброшены, как ненужный хлам. Тот считался большим героем, кто больше развратничал. Словно угар какой-то нашел на всех. Такие явления обыкновенно наступают после великой крови. Так было во Франции после революции 1789 года, так было в Англии опять-таки после революции в эпоху Реставрации при дворе легкомысленного и веселого Карла II; так было у нас во времена нэпа. Так было и в Риме.

Август заметил это явление и был не на шутку встревожен. Он знал, что жизнеспособны только общества, где крепка семья и сильны моральные устои. Вот почему он стал строго выговаривать своим ветреным подданным и напоминать о римских доблестях времен Республики. Можно себе представить, какой горькой насмешкой звучали эти слова для римской аристократии, которую он поработил и превратил в придворных. Чтобы посмеяться над лицемерным правительством, они стали бравировать своим развратом. Нечто подобное было в России в конце царствования Александра I. Тогда Пушкин и его молодые друзья открыто бросали вызов ханжескому правительству. Сходство это очень хорошо ощущал сам Пушкин. Он постоянно сравнивал себя с Овидием. Молодые аристократы собирались в блестящем салоне Юлии. Овидий сделался центром оппозиции. Они изощрялись в колких эпиграммах по адресу правительства и тосковали по республике.