Адольф фон Эрнстхаузен - Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 Страница 5

– Я из штаба группы армий, контрразведывательный отдел.

– Ну, тогда вам может быть интересно, что в нашем селе сегодня ночью объявились четверо нездешних гражданских типов, которые явно пришли откуда-то и пытались настраивать крестьян против нас. Не представляю, как они смогли перебраться через передовую!

– Ну, это все мелочи. И меня они не интересуют. Начальник контрразведки наверняка этим занимается.

Он отвел меня в сторону:

– На самом деле я не из абвера, но занимаюсь активной разведкой. Однако вашему солдату этого знать не надо. Нынешней ночью я буду отсюда засылать своих людей на ту сторону.

Он задал мне еще несколько вопросов о дороге к деревне, где располагалась моя вторая батарея. Я взял у вахмистра топографическую карту и объяснил ему дорогу туда:

– Вам лучше бы добираться не по шоссе, но через ложбину. Шоссе частенько простреливается.

Я побывал еще в расположении стоявшего перед нами егерского батальона, который незадолго до нашего появления подвергся ожесточенному артобстрелу. Затем мы пустились в тяжелый обратный путь. Через некоторое время в разрыв между тучами выглянуло солнце. Но его появление нам почти ничем не помогло. К тому времени, когда почва просохла и снова стала твердой, мы уже подходили к нашему КП. Усталые, мы молча принялись обедать.

Но внезапно вахмистр положил ложку:

– Господин майор, я вот все думаю о том удивительном офицере, которого мы встретили утром. Такую фуражку не носит ни один фронтовик.

– Но он же служит в штабе группы армий, и он все же не на передовой.

– Но почему он тогда расспрашивал про село, в котором стоит наша вторая батарея, по которой русские постоянно ведут огонь? К тому же он говорил с каким-то иностранным акцентом.

– Да нет, у него просто восточнопрусский выговор. Или он может быть откуда-то из Прибалтики? Надо поговорить с контрразведчиками, да побыстрее!

Я вызвал по телефону штаб дивизии и сообщил обо всем происшедшем офицеру, который отвечал за разведывательную и контрразведывательную работу.

– Что-то весьма сомнительно, – ответил он мне. – Если бы кто-нибудь из штаба группы армий занимался подобными делами на нашем участке фронта, меня бы непременно поставили в известность. Я займусь этим делом.

Через несколько часов я получил разъяснения.

В штабе группы армий про этого человека ничего не было известно. Расследование на уровне дивизии дало ошеломляющие результаты. После разговора со мной неизвестный разыскал командира батальона. Последнему он ничего не рассказывал о своей разведывательной деятельности, преподнес лишь какую-то байку. На этот раз он так же, как и меня, спрашивал о дороге к тому селу, где якобы жила некая фрау Майер, уроженка Германии, вдова проживавшего в России немца. По распоряжению ее немецких родственников ее надо было вывезти в Германию, и этот человек подрядился найти ее в России и организовать переезд на родину. Его автомашина, однако, в тот момент завязла в грязи, и поэтому он попросил о телеге с лошадью. Таковые и были ему любезно предоставлены. Добравшись на этой телеге до указанного села, он забрал оттуда неимоверно обрадованную предстоящим возвращением на родину фрау Майер и проехал мимо позиции артиллерийской батареи, где, будучи остановлен для расспросов, преподнес ту же историю. Наконец, он остановил телегу на какой-то лесной опушке. Сказав вознице, что ему надо еще урегулировать кое-какие вопросы, он слез с телеги и велел тому возвращаться в штаб, который якобы и должен отправить фрау Майер на родину. По свистку неизвестного из леса выехал легковой автомобиль, на котором он и отбыл в противоположном направлении. С тех пор о нем больше никто не слышал и его никогда не видел. О ситуации с фрау Майер не был осведомлен ни один германский гражданский чиновник.

К вечеру этого дня русские произвели артиллерийский обстрел 2-й батареи, после чего она подверглась атаке с воздуха, однако благодаря хорошо оборудованным позициям все удары остались без тяжелых последствий. Тем не менее я в определенной мере испытывал чувство вины. Это стало моим первым «восточным опытом».

Вечером того же дня из штаба дивизии пришел приказ о том, что неизвестный офицер, появившийся на огневых позициях и задающий там вопросы, должен рассматриваться как подозрительная личность. На следующее утро я отправился с инспекцией на другой участок позиций батальона фронта. Как я и намеревался сделать, свою инспекцию я начал с осмотра позиций рот и попросил командира обозначить мне секторы обстрела из пулеметов и минометов, чтобы выявить для себя мертвые зоны, которые следовало бы перекрыть артиллерийским огнем. Однако при подобной инспекции мне следовало бы сначала представиться командиру батальона. Когда я наконец добрался до КП батальона, находившиеся там офицеры вытянулись по стойке «смирно», но приветствовали меня весьма холодно. Лишь когда я представился им в качестве нового командира 1-го дивизиона и когда они узнали сопровождавшего меня обер-вахмистра, атмосфера несколько разрядилась. Командир батальона, энергичный капитан, объяснил мне:

– О господине майоре мне уже доложили как о шпионе, и в течение получаса мы держали вас под строгим наблюдением.

Только тогда я обратил внимание на то, что с момента моего появления в расположении батальона за мной следовали солдаты с винтовками на изготовку.

Бумажная война

Во время завершившей мое вхождение в коллектив «привальной» мне также довелось услышать много хорошего о «домашнем дивизионе», которым я теперь командовал, так его называли среди других батальонов. В горнострелковых и егерских дивизиях 1-й и 2-й дивизионы артиллерийского полка почти всегда были в тактическом отношении подчинены одному из двух егерских полков и потому носили прозвище «домашний дивизион». В составе егерской дивизии, соответственно тогдашнему театру военных действий, они были вооружены легкими полевыми 105-мм гаубицами на конной тяге, однако было предусмотрено их перевооружение горными 75-мм орудиями. «Домашним полком» моего дивизиона был 204-й егерский полк. Другим егерским полком дивизии был 207-й полк.

В эти дни еще доносились заключительные аккорды большого сражения в котле под Харьковом, в ходе которого мы отразили попытку прорыва русскими войсками кольца окружения. Затем она перешла в более спокойную фазу позиционной войны с происходящими время от времени артиллерийскими перестрелками да работой снайперов. Наши батареи благодаря своим расположенным выше русских позициям и наблюдательным пунктам имели значительное преимущество перед противником. Батареи неприятельских орудий, находившиеся на плоской равнине, едва начинали вести огонь, сразу же обнаруживались нами, подавлялись сосредоточенным огнем и были вынуждены менять свои позиции. Наши же батареи, напротив, были привязаны постоянно к одному и тому же месту, что, однако, оборачивалось своей негативной стороной – их относительно малой маневренностью. «Если прежде всего развести цветник перед блиндажом, – услышал я как-то слова одного генерала от артиллерии, – то германского солдата ничто не сможет заставить сменить свою огневую позицию». Поэтому мы пребывали в относительном покое. Лишь на правом участке нашего сектора, перед Изюмом, время от времени положение обострялось. Так что на своем КП я каждую ночь спал крепким сном. На постоянные звонки полевого телефона я обращал не больше внимания, чем на беспокоящий огонь вражеской артиллерии или на доносящийся с высоты шум «кофейных мельниц» – русских ночных бипланов.