Венедикт Мякотин - Адам Мицкевич. Его жизнь и литературная деятельность Страница 5

К этому времени, когда молодой поэт покинул университетскую скамью и должен был начинать самостоятельную жизнь, характер его и взгляды уже в значительной степени установились, несмотря на молодость (ему был тогда 21 год). От природы не расположенный к излишнему обнаружению своих чувств, но в то же время одаренный сильною впечатлительностью, он с годами еще более развил в себе способность сдерживать свои порывы. Но эта сдержанность, это отсутствие выхода для чувства лишь увеличивали его силу и пылкость. Бывали минуты, когда привычка к самообладанию не помогала, когда чувство, несмотря на сопротивление, пробивалось наружу с тем большею силой, чем дольше оно скрывалось, и тогда, смотря по поводу, вызвавшему эту вспышку, поэт чувствовал себя наверху блаженства, впадая во вдохновенный экстаз, – или же испытывал глубокое отчаяние. Такому развитию чувства в значительной мере содействовали и те немецкие романтические произведения, которыми зачитывался Мицкевич в это время и где чувство в своих разнообразных проявлениях стояло на первом плане, заслоняя собою, если не подавляя, рассудочную деятельность. Сам характер поэта, таким образом, соответствовал тем впечатлениям, какие он извлекал из знакомства с романтической литературой. Если же мы обратимся к другим сторонам влияния последней, то увидим, что и здесь почва для воздействия ее на Мицкевича в значительной степени была уже подготовлена. Религиозность, составлявшая такой существенный элемент в поэзии первых романтиков, была развита в нем уже с раннего детства, и развита крайне сильно. Это заставляло его несколько враждебно относиться к философии XVIII века, отрицавшей возможность какого бы то ни было сверхъестественного вмешательства в человеческую жизнь.

Был, сверх того, и еще один пункт, на котором взгляды Мицкевича расходились с учением французских философов, приближаясь к проповеди романтиков, – и этим пунктом было отношение к народности. Воззрения Лелевеля крепко привились в душе молодого энтузиаста, и он жадно ухватился за мысль, что осуществление народных идеалов, издавна заложенных в национальности и представляющих собою высшее совершенство, должно служить задачей не только жизни, но и поэзии. Это требование народности в литературе было совершенно почти чуждо для польского общества того времени, воспитанного на французских образцах. Лишь в наиболее молодой его части высказывались порою подобные пожелания, да и то робко и неуверенно. Но, кладя в основание поэзии идею народности, Мицкевич не ограничивался этим и, опять-таки в строгом согласии с духом, господствовавшим тогда среди наиболее развитой части университетской молодежи, и в особенности среди филоматов, требовал от поэтических произведений непосредственного нравственного влияния на жизнь. Уже в этот ранний период его жизни поэзия представлялась ему вещью почти столь же священною, как религия, сестрою последней. Правда, этот взгляд о необходимости прямого воздействия поэзии на жизнь не вполне еще развился и выработался, – но этого и не могло быть, пока сам поэт вращался в тесном кругу чисто личных отношений.

Переехав в Ковно, Мицкевич в первое время ревностно отдался исполнению своих учительских обязанностей, поглощавших у него немало времени и труда. Так прошел первый год его учительства, в течение которого он продолжал, однако, постоянно поддерживать отношения с кружком виленских приятелей, временами приезжая и сам в Вильну. Тем временем влияние филаретов в студенческой среде все росло, и руководители этого общества решились основать новое, которое было бы уже совершенно явным. В мае 1820 года ректор университета дал свое согласие на учреждение «Общества полезного удовольствия» и утвердил его устав, согласно которому главными целями общество ставило нравственное и умственное усовершенствование его членов. Вскоре значительное количество студентов записалось в это общество, получившее среди них название «общество лучистых» (promienistych). Большее количество привлеченных молодых сил дало возможность более расширить и круг действий: в среде «лучистых» старшие члены читали желающим род лекций по истории литературы, при этом, в силу ясно уже обозначившегося направления университетской молодежи, главное внимание обращалось не на французскую литературу, псевдоклассические произведения которой выставлялись большинством профессоров как образцовые, а на новых немецких и английских авторов. Членами общества часто устраивались совместные загородные прогулки, или, как они назывались у польских студентов, «маювки». Наряду с этим явным обществом продолжала существовать, однако по-прежнему негласно, и организация филаретов и филоматов, которые в сущности и были душою этого объединения студентов. В собраниях «лучистых» принимал нередко участие и Мицкевич, когда позволяла ему это служба.

Не только в среде близких его товарищей, но между молодыми студентами, успевшими познакомиться с остававшимися еще в рукописи его новыми произведениями, все более назревало убеждение, что из него должен выработаться великий поэт. И действительно, пребывание в Ковно было одним из самых плодовитых по количеству поэтических произведений периодов в жизни Мицкевича: баллады он писал одну за другой. Но уже второй год этого пребывания, не менее первого богатый в поэтическом отношении, принес ему в действительной жизни ряд тяжелых огорчений и утрат. Начались они с того, что под конец лета 1820 года Мицкевич сильно заболел в Вильне и не мог отправиться вовремя в Ковно. Это навлекло на него строгий, хотя и незаслуженный выговор правления университета с угрозою доставить его в Ковно при помощи полиции и требованием объяснения неявки в срок. Напрасно оправдывался Мицкевич своею болезнью: это не избавило его от нового выговора, при этом, однако, правление, как бы из снисхождения к его молодости и неопытности, отменило наложенное было на него наказание в виде прекращения жалованья.

Такое отношение к нему главного начальства глубоко оскорбило впечатлительного поэта, и память об этом оскорблении надолго сохранилась у него.

Не успело еще изгладиться первое впечатление этого происшествия, как Мицкевич получил известие о смерти своей матери, последовавшей 9 октября 1820 года. Он не мог даже присутствовать на похоронах матери, горячо им любимой. В начале следующего 1821 года новый удар постиг Мицкевича. Девушка, которой он отдал сердце со всем пылом первой любви, Мария Верещак, вышла за Путткамера. Мицкевич знал, что последний считается ее женихом, но, тем не менее, не переставал питать неопределенные надежды. Теперь им сразу положен был конец. Поэт терзался, мучения ревности и любви не давали ему покоя, хотя в то же время он должен был сознаться, что любимая девушка ни разу не давала ему повода думать о взаимности. Не в чем было ему упрекать и Путткамера. Последний, человек глубоко честный и правдивый, и после свадьбы не мешал жене переписываться с поэтом. Мария, или, как называл ее Мицкевич, Марыля, писала ему, прося забыть ее и успокоиться, но советы эти оставались бесплодными. Очутившись в положении Гёте между Лоттой и Кестнером, Мицкевич в безысходном отчаянии доходил даже до того, что помышлял, подобно Вертеру, кончить жизнь самоубийством. Этого, однако, не случилось: глубокая вера удержала его от решительного шага, но зато тяжелое, грустное настроение надолго охватило его, что отразилось и в его поэтических произведениях.