Федор Решетников - Из дневника Страница 5

Говорили, что будто Пыпин и Антонович разошлись с Некрасовым после его стихов Муравьеву, но, однако, я их видел у Некрасова.

Некрасов уехал в поместье, а через две недели или раньше запретили «Современник» и «Русское слово». ‹…› Написал Некрасову письмо: что он будет делать с романом, так как я ему должен в счет его 100 руб.? Если он будет издавать какой-нибудь журнал, то нельзя ли его продолжать под другим названием, или не купит ли он его у меня за 150 руб.? Я просил его уведомить меня. В этот же день я узнал, что Некрасов хочет рассчитать подписчиков Шекспиром. А Вл. Курочкин, выдав мне 5 руб., сказал, что он не будет платить долги брата.

Вот тут и подумаешь, как жить. И я вполне уверен, что кроме моей жены, никто не посочувствует моему положению теперь. Будь я каким-нибудь образом вдруг богат, все эти господа редакторы будут заискивать моей дружбы, будут печатать статьи, а про настоящее мое положение и речи не будет. Такова уже наша литература.

12 сентября 1866

Муравьев умер, но дела литературные и после его смерти не улучшились, а кажется, будут идти все хуже и хуже. Причин искать нечего: главные литературные деятели, как надо полагать, заподозрены в дурных направлениях, и, как они выражаются своим сотрудникам, правительство их давит так, что они полагают, что литературу убьют, а если и останется литература, то казенная.

Я нахожу, что все наши редакторы, издатели и книгопродавцы — плуты…

Издателю журнала или газеты нужно только опериться; до тех пор, пока у него не накопится тысяч 5 барыша, он будет ханжить, что у него мало подписчиков, переманивать лучших литераторов, рассчитывать их понемногу… Возьмем Курочкина. Я не знаю, как у них идет дело — все ли три брата издают «Искру», или один который-нибудь из них, — только судя по справедливости, они, или хотя бы Вас. Курочкин — должен бы был рассчитывать сотрудников как следует. Однако выходит то же, что делал со мною Усов. Он говорит, что нет денег — и только. ‹…› То, что Курочкин мог бы рассчитываться с сотрудниками исправно, доказывается тем, что он живет на Невском, имеет хорошую квартиру… лакея и тому подобных людей, принимает только по воскресеньям с 12 часов, ездит в театры и т. п… В течение года Вас.

Курочкин даже не запомнил моего имени и отчества… Знают, что я не учен и пришел за деньгами, и заключают так: «Он пишет из-за интереса и поэтому раб наш».

В «Будильнике» важности еще больше. Там даже Вейнберг стал считать сотрудников за подчиненных себе. Это значит, что он уже накопил 5 тысяч и думает открыть свой журнал.

Благосветлов что-то юлит около меня и дал мне 25 руб. Он даже обещался издать мои сочинения, этак через месяц, на моих условиях: 300 руб.: 150 руб. вперед, остальные по напечатании; но после всех тех историй, какие я про него слышал, он меня едва ли надует.

28 ноября 1866

Наконец-таки я продал «Подлиповцев» Звонареву за 61 руб. 25 коп. Но и тут Звонарев хитрит, т. е. говорит, что если бы он читал их до покупки, то не купил бы: цензуры боится.

Черт знает что такое! Никак я не могу поправиться. Вот уже третья неделя, как я пью с утра и пропиваю каждый день по 25 коп. И все это оттого — не печатают ни в «Искре», ни в «Будильнике» статей; потом ужены заболели зубы, должна была стряпать кормилица; а я — водиться с Манькой; потом у кормилицы захворал муж тифом, она ходила в больницу, наконец муж ее 24 ноября помер…

Кто виноват в его смерти? Я проклял Петербург, когда смотрел его труп.

Господи! Он нисколько но похож на Конона Дорофеича… Это был здоровый краснощекий мужчина, а теперь даже лицо его походит совсем на другого человека. Думал ли он, уходя из деревни, что умрет в Петербурге? Думала ли Дарья Ивановна о том, что, уходя в Петербург, она воротится домой вдовою?..

… Конон Дорофеич работал на судах; он подробно описан в статье «В деревню», напечатанной в «Искре».

29 ноября 1866

Сегодня я похоронил Конона Дорофеича… Надели на него крестик медный, покрыли миткалем, наняли извозчика до Митрофания за 50 коп. и отправились.

За дозволение хоронить у Митрофания с нас взяли сторожа 15 коп. ‹…› На кладбище беспорядок. Мастеровые, хоронящие детей, подмастерья — вопиют; жены не знают, куда деваться; некоторые ищут конторщика, но не находят. Это важный господин с усами, рука дрожит. ‹…› Ради, кажется, приличия вышел толстый поп на известное место.

Дарья Ивановна обижается: «У нас в деревне поп, хотя и много покойников, прочитывает подорожную и сует сам ему в руки».

А здесь она сама вложила ему.

Нищих пропасть.

Дарья Ивановна говорит, что будь у нее сын, она бы имела часть в доме и в хозяйстве, а так как у нее две дочери, то ее прогонят из дому и не дадут ни огорода, ни коровы, ни куриц, — обстоятельства, сложившиеся по основам крепостного права и местных обычаев.

18 марта 1867

Уже третий месяц я живу в Бресте и ни одного слова пока не написал в свои заметки, хотя и сообщил Юлию и Федору Каргополовым и Благосветлову об этом еврейском городе. Я даже посылал Вейнбергу письмо о Белостоке, но не знаю, что с ним делается. ‹…› Еврей в еврейском городе — не то, что еврей в других местах. Это — хозяин, а не раб, сгибающийся в три погибели.

Здесь многие дома имеют двух хозяев, потому что город был на том месте, где теперь крепость, и поэтому и теперь желающим строиться дают землю даром. Живут тесно, бедно; имеют много детей, половина которых мрет.

Редкий еврей не торгаш; кажется, нет ни одного еврея или еврейки, которые бы не торговали чем-нибудь.

Крепость в 1 1/2 верстах. Скука. Кроме этого, не с кем поговорить от души, а хотя и есть люди хорошие, но они забиты и поневоле подчиняются влиянию других людей, которые интересуются только «Русским инвалидом».

Казенная обстановка, солдатская форма — надоели. ‹…› Я во всей крепости один штатский, и многие думают, что и я скоро переменю свою одежду на военную. А некоторые предполагают, что я приехал сюда служить.

… Сегодня приходит ко мне Заварзин и говорит, что уже по всей крепости разнеслось, что я просился у Матвеева на службу, что все говорят: сотрудник «Современника» просился у Матвеева на службу… Жене хочется, чтобы я служил, но мне не хочется; мне не нравится и крепость, и общество здешнее, не хочется так рано подвергать себя разложению. ‹…›

Живу я здесь потому, что не могу скопить денег. Жена жалованье получает в конце апреля, поэтому все деньги уходят на содержание и прислуг: две няньки, кухарка и денщик.

Несмотря на то, что большинство солдат — русские, жены ихние и сами они говорят по-польски. Дети их даже многих коренных русских слов не понимают. Причина этому та, что они, живя среди поляков много лет, ополячиваются.