Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков Страница 5

Дима ругает его непрерывно последними словами:

– Да сними ты плащ к чертовой матери! Да подбодрись же ты, на самом деле!.. Нас всех подводишь!

Сергей даже не отругивается… Но и у Димки настроение падает, а это уже совсем плохо. Во всей нашей операции на него делается серьезная ставка.

Делать нечего, надо зайти в какую-нибудь избу напиться и поесть. Риск большой, но другого выхода я не нахожу.

Осматриваюсь. Из группы изб намечаю отдельно стоящую небольшую избенку в два окна. Отдельно стоящую – на случай столкновения, небольшую – считаясь с вероятностью немногочисленных обитателей.

Входим во двор. Стучимся. На цепи мечется, заливаясь хриплым лаем, лохматый пес. На стук вышла женщина лет тридцати с печальным угрюмым лицом и спросила с финским акцентом:

– Вам чего надо?

– Можно у вас купить молока и хлеба?

– Можно, входите…

В сенях, прямо на полу, на грязных тряпках лежит пьяный до бесчувствия малый лет сорока; очевидно, муж хозяйки. В маленькой комнатушке с тусклыми оконцами пьем холодное, густое молоко литр за литром, так что хозяйка еле успевает подносить из погреба. Ломоть тяжелого, сырого черного хлеба застревает в горле. Хочется только пить от страшной жажды, усталости и нервных переживаний. У палатей жмется кучка желтых, худых, оборванных ребятишек. Стучат дешевые часы с цветочками на циферблате. Жужжат мухи. Душен спертый специфический воздух бедной избы…

На наше счастье, хозяин сильно пьян, а хозяйка-финка, очевидно, весьма далека от политики.

Мы отдыхаем с полчаса, щедро платим советским серебром и бодро шагаем дальше по тракту.

Солнце склоняется к вечеру. Семь часов…

На завалинке у школы сидит группа людей в гимнастерках, полуфренчах. Над крыльцом – радиоантенна. Скверный признак… Один из сидящих поднимается и долго смотрит нам вслед, прикрывая рукой глаза, и даже как будто показывает на нас рукой.

– Не оборачивайтесь, – говорю я моим спутникам. – Идем как ни в чем не бывало…

Деревни тянутся вдоль тракта, сменяя одна другую. По самому тракту идут работы – насыпается щебень и утрамбовывается трактором. Это ведь близкая к границе дорога, и ей, как видно, большевики придают военное значение. Ремонт дороги нам на руку – мало ли строителей, десятников и инженеров с портфелями ходят и ездят по работам..

Встречаются группы молодых парней-комсомольцев, идущих с вечеринки или собрания. Большая часть – пьяны. Вихрастые завитки на лбу, кепки на затылке, толстовки «фантези» на распашку, ноги путаются в широчайших клешах – видно, мода соблюдается «четко». Типы – смесь «революционного» матроса с мелкой «шпаной». Лица мрачно-угрюмые, с наглым, насмешливым взглядом исподлобья. Встречи не из приятных, но, очевидно, видя портфели, нас принимают за партийных, ограничиваясь легким затрагиванием, хихиканием вслед, подыгрыванием на гармошке. Может, и богатырская фигура Димы внушает известное почтение…

8 часов… 9 часов… Железная дорога уже близка. Четко слышны свистки из-за леса. Но приятели мои окончательно выдохлись и идти дальше не могут. Сворачиваем наудачу в лес, подходящий к самой дороге. Шагах в трехстах от тракта выбираю в густой заросли мелких елок, посреди болота, большую кочку торфяного мха. Мы закрыты тут со всех сторон. Недалеко от нашего «лагеря» находим и ручеек ключевой воды. Моемся, пьем воду, прикрываем сырой мох еловыми ветками и ложимся под прорезиненные плащи, прижавшись друг к другу.

Дорожный шум близок. Пыхтит автомобиль, минут через десять в обратную сторону, потом опять.

– Не нас ли ищут? – говорит Сергей.

Надо сказать, что приятели мои сильно приуныли в этот вечер, вряд ли они верили в то, что я их выведу к «Ленинграду»…

– Ничего у нас, кажется, не выйдет. Одна ерунда получается…

У меня тоже скребут на сердце кошки, но положение старшего обязывает.

– Ну, выйдет или не выйдет – об этом поговорим завтра, – утро вечера мудренее!

Решаем спать по очереди, но засыпаем враз все трое как мертвые. Я смутно слышу, как бушует гроза над нами, льет дождь…

Просыпаемся только в 9 часов утра, мокрые, продрогшие, но хорошо отдохнувшие за ночь.

Болотистый лес в теплом тумане; дождя больше нет, но воздух напоен влагой. Плащи наши черные от воды и порядком помяты; на револьверах слой свежей ржавчины. Чистим наскоро оружие, моемся и, оглядевшись, осторожно выбираемся на шоссе. Плащи приходится нести на руке – вид их неподобающий. При выходе на тракт натыкаемся на коровье стадо. Мальчишка пастух с изумлением, разинув рот, глядит нам вслед. Неприятно… Шагаем быстро и молча. У меня все мысли спружинились в одну – о сегодняшнем вечере… Друзья мои тоже задумчивы.

В стороне, на перекрещивающейся дороге замечаем вереницу людей; подойдя ближе, видим – публика не деревенская, скорее дачная; много женщин. Все с мешочками, портфелями, сумками – идут, очевидно, к дачному поезду. Да и действительно, начинаются окраинные дачи и парк Левашова. Местность знакомая мне еще со школьных лет… Проходим старый парк и имение графов. Сейчас это – «колхоз». В «колхозе» работают мужики в солдатских, еще с великой войны, гимнастерках; таскают мешки с мукой. Лица их далеко не дышат энтузиазмом коллективного труда…

Вот и железная дорога на «Ленинград». Дачи, перелески…

Когда-то шестнадцатилетним юношей ходил я со школьным приятелем по этим же местам… Помню лето, знойное и пышное. Оба мы писали тогда стихи, и оба, как водится, были влюблены… Его «мечта», полненькая шатенка Зоя жила на Железнодорожной улице во втором этаже маленькой дачи. Приятель мой, как и полагается поэту-юноше, был идеалист; в лунные теплые ночи он играл на пианино, в истоме выбегал в сад, бросался в мокрую траву и стонал: «Зоя, Зоя!..» Как-то в черную ночь, закутавшись в плащи, с обязательным электрическим фонарем мы подкрались к ее даче, сняли с углового столба вывеску – «Железнодорожная улица» и на ее место прибили другую, заранее заготовленную: «Улица жизни», то есть улица Зои (Зоя по-гречески – жизнь).

Прошли годы… И вот по той же «улице жизни», но со смертью в портфелях и в карманах, пробираемся мы к «Ленинграду»…

На знакомой, но изрядно полинявшей, годами не ремонтированной и заплеванной станции в ожидании поезда довольно много народа – все в заплатанных, перелицованных платьишках, обыватели советские. Несколько военных. Молодежь пощелкивает шпорами из-под длинных шинелей и фланирует; бывшие «кадровые» хмуры и сдержанны – их сразу отличишь. Женщины