Лео Яковлев - Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя). Страница 5

«Января 26. Понедельник утром, во сне, в 7 часов, из довольно сильных. 1-я четверть луны.

Апреля 30, в пятницу утром, во сне, в 7-м часу, из довольно сильных. Прилив крови к голове. Грусть и ипохондрия.

Мая 7-го, в 9 часов утра, довольно сильный, но слабее предыдущего. Очень долго не приходил в сознание. Мало выдавленных пятен. Не столько поражена голова, сколько спина и ноги. За два дня было дело.

Мая 14-го. Утром, во сне, в 7-м часу. Довольно сильный. Мало выдавилось крови, болят больше ноги, отчасти и поясница. Болит и голова. За 11/2 дня было дело. Сильная раздражительность.

Июня 6-го, из средних, утром, во сне, болела поясница.

Июня 13-го. Утром, в 9-м часу, во сне, из средних, болит голова. Накануне геморрой. Небывалое еще учащение припадков.

Августа 11-го, утром, в Знаменской гостинице, после дороги по приезде из Эмса, из средних.

Августа 19, утром, из средних, сильно разбил члены.

Октября 10-го, утром, в 10-м часу, во сне, довольно сильный. Раздражительность.

15 ноября, в 10 час. утром, во сне. Очень усталое состояние. Очень туго соображение. Из довольно сильных».

«1 февраля, во сне, в 10-м часу утра. День ясный, и начался мороз. Очень усталое состояние. Фантастичность, неясность, неправильные впечатления, разбиты ноги и руки. Из довольно сильных. В ту же ночь было дело.

19 февраля припадок довольно значительный.

26 февраля припадок довольно значительный.

17 марта припадок из значительных».

«7 сентября. Из довольно сильных, утром, без четверти 9 часов. Порванность мыслей, переселение в другие годы, мечтательность, задумчивость, виновность, вывихнул в спине косточку или повредил мускул.

6-го ноября утром в 7 часов, в первом сне, из средних, но болезненно<е> состояние очень трудно переносилось и продолжалось почти неделю. Чем дальше — тем слабее становится организм к перенесению припадков, и тем сильнее их действие».

Здесь перечислены далеко не все припадки, а только те, которые более или менее подробно были прокомментированы Достоевским. Всего же в его записных книжках и рабочих тетрадях в 1860–1880 гг. отмечено около восьмидесяти приступов болезни. Даты еще двадцати припадков можно установить по другим источникам, но и тогда картина болезни, вероятно, не будет полной. Средний промежуток между припадками Достоевский в 1870 г. оценивал в три недели. Несколько иначе оценивает частоту приступов эпилепсии Николай Страхов: «Припадки болезни случались с ним приблизительно раз в месяц — таков был обыкновенный ход, но иногда, хотя и очень редко, были чаще; бывало и по два припадка в неделю». Таким образом, если даже принять версию Страхова, то окажется, что общее количество припадков, подвергавших жестоким испытаниям мозг, душу и физическое здоровье Достоевского, исчисляется несколькими сотнями, а так как каждый припадок выводил его из строя в среднем на трое суток, то получится, что более тысячи дней, около трех лет, его душа и мозг провели во тьме и во сне, наполненном галлюцинациями и мучительными кошмарами.

Из медицинской практики хорошо известно, что последствиями длительного течения падучей болезни являются, в частности, постепенно развивающиеся необратимые изменения личности, образующие в своей совокупности классический эпилептоидный тип патологии характера. Этому типу присущи крайняя раздражительность с приступами тоски, гнева и страха, нетерпеливость и упрямство, обидчивость и склонность к скандалам. Все эти признаки явственно проступают в поведении Достоевского уже в конце шестидесятых годов и к концу семидесятых доминируют в его характере. Именно в эти годы резко изменяется его некогда доброжелательное отношение к людям, встреченным им на жизненном пути — к Белинскому, Герцену, Грановскому, Добролюбову и многим другим, к этому времени ушедшим. Не менее жесток он и к еще живым современникам — Тургеневу и Щедрину, с трудно скрываемой радостью он воспринимает сказанные Тургеневым (после посещения им Ясной Поляны) в переносном смысле слова о «помешательстве» Льва Толстого: «Толстой почти с ума сошел и даже может быть совсем сошел», — пишет Достоевский жене, а в другом письме добавляет: «О Льве Толстом и Катков подтвердил, что, слышно, он совсем помешался». В связи с этим он сообщает, что ему «очень бы любопытно было» съездить в Ясную Поляну и лицезреть своими очами безумие знаменитого писателя: здесь, как и в отношении к Тургеневу и Щедрину, ощущается зависть к чужой литературной славе.

Со всеми своими им же самим придуманными «врагами» из прошлого и настоящего он «рассчитался» в «Бесах», «Дневнике писателя» и в многословных подготовительных записях к этому своему периодическому изданию. Одна из таких записей в рабочей тетради (1877 г.), в которой Достоевский «вдруг» (его любимое слово) дал уничтожающую характеристику одному из своих немногих довольно искренних друзей — Николаю Страхову — привела к их посмертному «обмену любезностями»: после того как Страхов, разбирая архив писателя, познакомился со «снисходительным» отзывом почившего друга о его, Страхова, литературном даре и характере, он вдогонку к уже отосланным Толстому своим «Воспоминаниям о Федоре Михайловиче Достоевском» 28 ноября 1883 г. написал ему письмо с еще более нелестной характеристикой покойного. Этот документ получил широкую известность после его публикации в «Современном мире» в октябре 1913 г., вынудившей Анну Григорьевну включить в свои «Воспоминания» специальную главку «Ответ Страхову», содержащую опровержение его «измышлений». Конечно, рукой Страхова в данном случае водила глубокая обида на бывшего друга, но при этом не следует забывать о его многолетней близости к Достоевскому, вследствие чего отдельные его высказывания, вероятно, весьма близки к истине, соответствуя тем формам изменения личности, которые психиатры и психологи обычно связывают с эпилепсией: «Он был зол, завистлив, развратен, и он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен», и далее: «При такой натуре он был расположен к сладкой сентиментальности, к высоким и гуманным мечтаниям».

Легко заметить, что Страхов довольно точно передает описанную в медицинских исследованиях резкую смену настроений у эпилептиков — от слащавой сентиментальности до неспровоцированной злобности. А в «неудобных» и потому не включенных в трафаретные подборки мемуаров о великом писателе воспоминаниях И. Янжула и Л. Оболенского Достоевский и вовсе предстает классическим эпилептоидом, создавая скандалы «на пустом месте». И. Янжул вспоминает, как на обеде у Гайдебурова во время легкого и ни к чему не обязывающего разговора о грибах и овощах «вдруг (!) раздался резкий и несколько визгливый голос Ф.М. Достоевского», затеявшего «самым раздражительным и злым тоном» неуместный спор о преимуществах садоводства над огородничеством. Подобный же случай описывает Л. Оболенский: на одном из литературных обедов кто-то завел речь о жизнестойкости талантливых людей, причислив к таковым Салтыкова-Щедрина, преодолевшего порок сердца. Услышав такое «вдруг (!) Достоевский с криком и почти с пеной у рта» набросился на говорившего. «Трудно даже было понять его мысль и причину гнева». «Шум и ярость», как сказал бы Шекспир. Описание таких прискорбных случаев можно было бы продолжить. Да и в записках Анны Григорьевны он предстает беспричинным скандалистом. Даже среди его современников, из которых никому не была известна полная картина его болезни, были люди, связывавшие странности его поведения с эпилепсией. Вот что писал А. Милюков: «В последние годы мне случалось слышать, что Достоевского обвиняли в гордости и пренебрежительном обращении не только с людьми, мало ему известными, но с теми, кого он давно и хорошо знал. Говорили, будто, проходя по улице, он умышленно не узнавал знакомых и даже, встречаясь с ними где-нибудь в доме, не отвечал на поклоны и иногда про человека, давно ему известного, спрашивал: кто это такой? Может быть, подобные случаи и действительно были, но мне кажется, это происходило не от надменности или самомнения, а только вследствие несчастной болезни и большею частию вскоре после припадков». И далее Милюков рассказывает о том, как он был очевидцем одного из припадков Достоевского, о последовавшей за ним потери памяти, о страхе перед возможным повторением приступов, о болезненной слабости писателя на следующий день и о том, что в той слабости Достоевский не узнал его самого. Отметим, что ослабление памяти является признанным психиатрами следствием эпилепсии.