Вячеслав Веселов - Угол опережения Страница 5

Больше всего говорили о земле: половина деповских была из крестьян.

— Земля мужику даром отойдет.

— Как это отойдет?

— А вот так! Каждому неимущему — полный надел.

— Кто тебе ее отдаст, землю-то?

— Не отдадут — отберем.

— Ишь, босота, почуяли волю. Отбере-е-ем! Много вас молодцов с чужого стола куски таскать. Нет такого уставу, чтобы землю отбирать.

— Есть такой устав! Слыхал про земельный декрет? Помещичья собственность на землю отменяется.

— Декрет! И ты туда же, обсевок!

Сасово захлестнула волна митингов — многолюдных, шумных, с речами и песнями, с красными знаменами. Кумача в Сасово не нашлось, зато отыскали несколько кусков красного домотканого полотна. Из него и нашили знамен.

Вернулся из Петрограда Тимофей Наумкин. На станции говорили: с широкими полномочиями.

Деповские со знаменами обходили заводы. Иван не отставал от своих, стоял рядом с Наумкиным и слушал, как тот объясняет текущий момент.

— Пролетариат взял власть в свои руки, чтобы вернуть солдат домой и дать землю крестьянам, — говорил Наумкин. — Только большевики, партия рабочих и беднейших крестьян покончат с войной и поведут Россию по светлому пути мира и социализма.

— Про землю и крестьян мы поняли, — кричали из толпы. — А ты нам вот что растолкуй: ежели человек пекарню держал, или какой другой промысел у него ладно шел, кровельный, к примеру, или шорный, как тогда?

Наумкин объяснял: если ремесленник не жил чужим трудом, то может рассчитывать на сочувствие пролетариата. И говорил дальше — про контроль над производством.

— А кто в волости будет править?

— Мы, рабочие.

— Ну, а писаря, телеграфисты или, скажем, учителя. С ними как?

Наумкин объяснял: сознательные телеграфисты и учителя пойдут с пролетариатом.

Иван не все понимал из того, о чем рассказывал Наумкин, только чувствовал: старая жизнь сломалась и возврата ей не будет.

Отшумели митинги и собрания, рабочие вернулись в депо. Иван теперь помогал Плетёнкову на ремонте и потихоньку осваивал слесарное ремесло.

— Здесь, Ваня, твоя революция, за верстаком, — говорил ему Плетёнков. — Будущее делается рабочими руками.

Иван снова работал с подъемом. Он верил в будущее, о котором рассказывали питерские слесаря, хотел дождаться и увидеть его.

4

…нынче надо победить как раз рабочим, потому что они делают паровозы и другие научные предметы, а буржуи их только изнашивают.

Ветер доносил до Ивана слова приказа. Голос был простуженный, слабый, не командирский:

— Предлагается в трехдневный срок провести мобилизацию. Призыву подлежат…

Вот и до Сасово докатилась война. Всю последнюю неделю в мастерских ремонтировали, разбирали и чистили старые ружья, рубили металл для шомполок (дроби не было), готовили теплушки.

Деповские уезжали на фронт. На станции была давка, шумная толчея. Голосили бабы, заливалась гармоника, кто-то с горькими перехватами тянул: «Последний нонешний денечек…»

— Гуляй! Завтра фронт!

— Срядила сына в добрую жизнь — и война! Один он у меня! Один!

— Перебьют мастеровых, перекрошат…

— Не боись! Натрем им холку.

— Моего-то, моего… С одной войны на другую. О, господи!

На путях кипел митинг. Оратор бегал по крылу паровоза, торкал кулаками воздух и бросал в толпу зажигательные слова:

— Наша армия есть мозолистая рука на горле капитала. Наши враги — белые генералы и мелкая сволочь, пьющая соки из трудового народа. — Ветер относил слова, и только падало в толпу: — Грудью на защиту… Светлая заря… Да здравствует…

— Наддай пару, оратор!

— По вагона-а-ам!

Грянули гармони. Опять запричитали, заголосили бабы.

Быстрым шагом прошел военный начальник, весь в коже и ремнях. За ним спешила паровозная бригада — механик Крысин с помощником и молоденький кочегар.

— А где фронт? — растерянно спрашивал Иван. Он стоял перед Наумкиным, прижимая к груди подаренный слесарем инструмент. — Далеко он, фронт-то?

— Нынче везде фронт. — Тимофей Наумкин жарко дышал, на его небритых щеках горел румянец. — Вся Россия поднялась. Хлебнул народ свободы и теперь никому ее не отдаст. Не дадим на себя хомут надеть. Это факт и н-необходимый момент! — Он сдвинул на затылок шапку, наклонился и поцеловал Ивана. — Помни, Ваня, рабочую науку и носи ее в своем сердце. Знай: вся сила в рабочем.

— Второй отряд!

— Третий!

— По вагона-а-ам!

Лязгая и скрипя покатили теплушки. Прощально мигнул фонарь, пропал за водокачкой последний вагон, растаял в тишине гул колес. И сразу — пустота. Пустота и острое ощущение сиротства. Только дали прикоснуться к делу, а война все отобрала — и дело и учителей.

Плетёнков и Наумкин не вернулись в депо: может, сгинули в огне войны, а может, кто знает, уехали в Петроград делать паровозы и другие умные машины, которые требовались республике.

По ночам проходили мимо станции темные молчаливые поезда. Изредка наезжали в Сасово белоказачьи отряды, но, заслышав стрельбу, уходили на рысях. Появлялась на путях «братва» в черных шинельных лохмотьях, потрясала пистолетами, материлась, требовала паровоз.

На стенах вокзала шевелились под ветром обрывки плакатов и выцветшие газетные страницы. Городок притих, затаился. Он, казалось, не спит ночами, а пугливо прислушивается к отдаленной стрельбе.

В депо теперь было как на старом кладбище — тишина и запустение. Иван точно впервые видел пыль на стенах, вдруг замечал разбитые стекла в закопченной крыше, холодный горн в кузнице. Молчали станки, на пропитанной мазутом земле валялась железная стружка, черными хлопьями висела на паутине копоть. В пустых пакгаузах гулял ветер, на запасных путях стояли остывшие паровозы.

Все мастеровые записались добровольцами. Даже Игнат Сычев, у которого на левой руке не было двух пальцев, уехал на фронт. В депо остались мальчишки да старый рабочий Дребеднев. Дежурным по станции теперь служил поп Поспелов.

Дребеднев ходил в тужурке из солдатского сукна и был важен и строг до крайности. Под началом этого ворчливого дядьки парни стали ремонтировать паровозы, учились рубить металл, паять, точить. И слесарями приходилось быть, и кузнецами. Незаметно превратились в универсалов.

— Поршни в расточку! — кричит Дребеднев.

Ухватились, волокут, сопят, наступают друг другу на ноги.

— Вот так, видать, мыши кота и хоронили, — приговаривает Дребеднев. — Так оно и было.

Выкатят колесную пару и всей артелью толкают ее в мастерскую.