Владимир Жданов - Добролюбов Страница 5

В стране, изнывавшей под гнетом дикого крепостного режима, в государстве, где произвол и насилие были возведены в закон, пробуждались общественные интересы, созревали грозные силы протеста. Глухо волновались массы закабаленного крестьянства. На Западе в это время — во второй половине 40-х годов — начался подъем революционного движения. Призрак коммунизма появился над встревоженной Европой.

Реакционное правительство Николая I выступило в роли международного жандарма, душителя европейских революций. Понятно, что оно еще более решительно боролось с «пагубными учениями социалистов» в пределах своего государства. Но эти учения распространялись быстро и неудержимо. В Петербурге конца 40-х годов возник кружок передовой молодежи, где горячо обсуждали политические вопросы, спорили о социализме и коммунизме, вели смелые разговоры о необходимости отмены крепостного права, о ниспровержении монархической власти. Это был кружок, собиравшийся у М. В. Петрашевского. В 1849 году наиболее видные участники кружка были арестованы и приговорены к смертной казни, затем замененной ссылкой в Сибирь, каторгой.

В Петербурге 40-х годов начинал свою революционно-пропагандистскую деятельность молодой Герцен; развертывалось поэтическое творчество Некрасова, в стихах которого зазвучал голос самого народа. На Украине созревал самобытный талант народного певца Тараса Шевченко. В этом движении отечественной литературы по пути народности и реализма нашел свое выражение процесс исторического развития России.

Стихийное волнение порабощенного крестьянства влияло на судьбы русской литературы. Мечты и надежды миллионных масс, их ненависть к угнетателям с особенной силой отразились в могучей проповеди Белинского, оказавшей огромное влияние на умы передовой молодежи. Любовь к народу и вера в его свободное будущее водили пером великого критика-революционера. В 1848 году он писал свои последние статьи о русской литературе, а ему уже готовили каземат в Петропавловской крепости. Идеи его распространялись по всей России. Петрашевцы повторяли на своих собраниях дышавшие гневом строки письма его к Гоголю. Даже в самых отдаленных углах страны были люди, которые выше поднимали голову ободренные или пробужденные свежим словом Белинского.

Приближалось время, когда на арену общественной жизни должно было выйти новое поколение революционных разночинцев, людей, поднявшихся из толщи народной, пробужденных к большой деятельности всем ходом исторического развития страны. Этому поколению суждено было подхватить знамя русского освободительного движения и одновременно занять командные высоты в литературе, науке, искусстве, во всех областях общественной и культурной жизни. Добролюбов явился одной из самых характерных фигур этого процесса, в его облике слились воедино и выразились с необычайной полнотой наиболее яркие и типичные черты передового деятеля 60-х годов — революционного демократа и просветителя.

Большая деятельность была впереди, а пока в далекой глуши, за сотни верст от Петербурга скромный провинциальный юноша набирался сил, готовясь к будущему поприщу. Огромную роль в его развитии сыграли традиции передовой русской мысли и наследие русской литературы.

Чтение было его первой страстью с детства. Чернышевский указывает, что к началу 1849 года мальчик уже «имел большой запас знаний, приобретенных неутомимым чтением всяких книг, попадавшихся ему в руки». При крайней скудости семинарского образования Добролюбов своим ранним развитием был обязан только собственному, самостоятельному труду.

Чтение его было лишено всякой системы; разумеется, им никто не руководил. Однако среди грубой жизни, чуждой умственных интересов, после семинарской схоластики, иссушающей душу и разум, книги были единственной отрадой для замкнутого, сосредоточенного в себе мальчика.

Он доставал их всюду: перечитав все, что можно было найти в библиотеке отца, он начал брать книги в семинарии, у родных, знакомых, у семинарских преподавателей и некоторых товарищей. Буквально десятки людей снабжали его книгами; среди них — упоминавшийся выше историк музыки А. Д. Улыбышев, редактор нижегородской газеты А. И. Щепотьев, живший в доме Добролюбовых, семья князя Трубецкого, жившая там же, нижегородский книгопродавец Н. Улитин, библиотека которого восхищала мальчика, и многие другие. Однажды ноябрьским вечером, возвратясь от Улитина домой, он присел к столу и быстро написал на клочке бумаги:

О, как бы желал я такую способность иметь,Чтоб всю эту библиотеку мог в день прочитать.О, как бы желал я огромную память иметь,Чтобы все, что прочту я, всю жизнь не забыть.О, как бы желал я такое богатство иметь,Чтобы все эти книги себе мог купить.О, как бы желал я иметь такой разум большой,Чтобы все, что написано в них, мог другим передать.О, как бы желал я, чтоб сам был настолько умен,Чтоб столько же я сочинений мог сам написать…

Эти довольно корявые строки, написанные экспромтом, когда Добролюбову было 14 лет, говорят не только об отношении его к книгам, но, в сущности, содержат целую жизненную программу, включая сюда и стремление быть полезным людям, передать им свои знания, и смутное предчувствие будущего призвания — «авторства».

В одном письме, относящемся к концу семинарского периода, Добролюбов писал своему приятелю о том, что чтение книг сделалось его главным занятием и «единственным наслаждением и отдыхом от тупых и скучных семинарских занятий». «Я читал все, что попадалось под руку: историю, путешествия, рассуждения, оды, поэмы, романы, — всего больше романы. Начиная от Жанлис и Ратклифф до Дюма и Жорж Занд и от Нарежного до Гоголя включительно, все было поглощаемо мной с необыкновенной жадностью. Только почти и делал я во все эта пять лет».

Чтение занимало настолько большое место в жизни Добролюбова, что уже в 13-летнем возрасте он ощутил потребность как-то отмечать, регистрировать для себя то, что им прочитано. В 1849 году он начал составлять списки прочитанных книг, называя эти списки «реестрами», и вел их с присущей ему аккуратностью (хотя и с некоторыми перерывами) до самого отъезда из Нижнего в 1853 году.

Таким образом, мы можем составить довольно полное представление о круге чтения Добролюбова в семинарский период. Первое, что бросается в глаза при знакомстве с реестрами, — это огромное количество книг, с которыми успел познакомиться юноша.

В реестрах зарегистрировано не менее четырех тысяч названий. Если прибавить к этому четыре сотни книг из отцовской библиотеки и если вспомнить, что реестры велись с перерывами, то станет ясно, как неимоверно много прочел Добролюбов в юности и каким разносторонне развитым человеком он был ко времени своего переезда в Петербург.