Наталия Будур - Гамсун. Мистерия жизни Страница 5

Как известно, детские впечатления могут стать самыми сильными и сохраниться на долгие годы. Так произошло и с отношением Гамсуна к Англии, которую он ненавидел всю жизнь.

Но вернемся к тем немногим радостям, которые случались у Кнута в детстве.

Разнося почту, он иногда заглядывал домой. А еще у него были на других хуторах товарищи, с которыми он мог немного поиграть или просто поговорить. Но вскоре о таких «развлечениях» прознал Ханс — и начались порки еще хуже прежних. Силы были еще не равны — и мальчик по-прежнему оставался во власти дяди, который даже учиться разрешал ему урывками.

В приходскую школу Гамсун пошел, когда переехал к дяде. В те времена в Норвегии существовали специальные «передвижные» школы, которые переезжали из района в район. В такой школе дети обязаны были набрать 60 «школодней» в течение года. Однако из-за работ по хозяйству сделать это Кнуту практически никогда не удавалось. Так, в первый год обучения он смог прийти на занятия всего лишь 11 раз. Следующие два года ему удавалось более или менее «поспевать» за сверстниками, а вот последний год окончить не пришлось. В 1872 году, когда Кнуту исполнилось 13 лет, он продолжил занятия, как мы бы сейчас сказали, в средней школе, и 1 мая 1874 года получил аттестат об ее окончании со следующими отметками: Закон Божий — 2, Катехизис — 2, Чтение — 2, Пение — 3, Чистописание — 1,5, Математика — 2, Поведение — 2. Самой лучшей (высшей) была оценка за чистописание. По иронии судьбы, именно красивый почерк заставил дядю обратить на Кнута внимание и вытребовать его себе в качестве писца, и именно им (почерком) Гамсун гордился до конца жизни.

Но даже мучениям когда-нибудь приходит конец. Мальчик повзрослел и превратился в подростка, а Ханс Ульсен постарел, здоровье его совсем пошатнулось, и он, как многие тяжело больные люди, обратился к религии.

В те годы по Нурланну прокатилась волна так называемого «религиозного пробуждения», которое возглавил священник Ларс Офтедал из Ставангера. О самом Офтедале, бородатом богатыре, говорили, что его веселый нрав не очень-то радует Господа Бога, ведь многие сестры во Христе после его благословения подозрительно быстро оказывались в «интересном» положении. Но до северных районов страны слухи о разгульных выходках миссионера не доходили, и Ханс Ульсен стал настоящим фанатиком нового религиозного движения. Чуть ли не силой заставлял он взрослых и детей преклонять колена и свидетельствовать о Христе. Естественно, что насильственного воспитания в угодном Богу духе не избежал и Кнут.

В своей статье 1889 года Кнут рассказал об отвращении, которое испытывал к пастору Офтедалу и его приспешникам, тем самым рассчитавшись с людьми, изувечившими его детство.

Друг детства Кнута Георг Ульсен вспоминал, что с самых юных лет в Гамсуне чувствовалась сила воли и большое мужество. Он никогда, несмотря на все притеснения, не выглядел сломленным или забитым ребенком. Он всегда мечтал победить — конечно, морально — своего мучителя.

С каждым годом дядя становился все слабее, а племянник все сильнее. Теперь Ханс так зависел от подростка, что даже есть без него не мог — Кнут кормил его с ложечки. Но Ульсен обладал поистине дьявольским хитроумием и испытывал невероятное желание удержать возле себя племянника как можно дольше. Прекрасно понимая, что бить подростка он теперь не может, Ханс принялся запугивать его страшилками в духе Офтедала о смертных грехах и воздаянии на том свете.

Но даже угрозы адских мучений не смогли сломить волю мальчика, хотя и ужасно действовали на его богатое воображение, заставляя пережить поистине страшные мгновения, — и вскоре Кнут сбежал домой. Ханс был уже не в состоянии требовать, чтобы Кнут постоянно жил в его усадьбе.

Мучения в доме Ульсена сказались не только на психике Кнута, но и на душевном здоровье его матери. У нее началось тяжелое нервное заболевание. Вот как об этом времени пишет ее внук, Туре Гамсун: «Кнут понимал, что родителей гложет какая-то тревога. Особенно часто грустной бывала его мать. Как обычно, она быстро делала всю работу по дому и по-прежнему заботилась о детях. Но у нее часто случались странные приступы, когда она убегала в поле, в лес или в горы и там кричала во весь голос без слов. Это могло длиться часами. Тихая покладистая жена Педера Портного бродила в одиночестве по округе и буквально выла. Никто не мог понять, что с ней такое приключилось, да и сама она не могла объяснить своих поступков. Однако после таких приступов ей как будто становилось легче. Подобное случалось с ней и раньше, но не так часто… А вот после того, как семья попала в кабалу к Хансу Ульсену и Кнут уехал из дома, мать все чаще и чаще стала убегать в лес, повергая родных в настоящий ужас.

Только отец Торы и Ханса, старый Гаммельтрейн, знал, как помочь дочери.

Однажды он уехал куда-то вместе с Педером и Торой. Они направились в пасторскую усадьбу… к Хансу… О чем они с ним там толковали, так и осталось тайной, но вернулись они домой в Гамсунд счастливыми… Когда Кнута позвали в дом… мать, вся в слезах, обняла его и с радостью сказала, что он останется дома до Рождества, а там видно будет… Во всяком случае, жить он теперь всегда будет дома, а не у дяди».

То Рождество было одним из самых счастливых в детстве Кнута. Мария Гамсун, жена писателя, пишет в своей книге «Под золотым дождем»: «Он сам рассказывал мне о Рождестве на его хуторе, Гамсунде. У них не было рождественской елки, но в подсвечнике горели три свечи. И все наедались досыта во славу Божию. Портной Пер задвигал тяжелую швейную машинку в угол и накрывал ее покрывалом. А все большие и маленькие кусочки ткани аккуратно сворачивались, закалывались крупной латунной булавкой и складывались в выдвижной ящик стола, на сам же стол ставилось праздничное угощение. А Кнуту, тогда еще мальчику, разрешалось оставить службу у дяди и вернуться домой, чтобы встретить Рождество вместе с родителями и другими детьми.

Когда же Кнут рассказывал мне о посещении церкви в рождественское утро, о богослужении в храме Хамарёй, то мне чудилось в этом что-то библейское, что напоминало о Евангельском повествовании о Рождестве Христове.

По всем дорогам, при свете звезд, северного сияния, в снегопад стар и млад шли в церковь.

В красках, как на старинных гобеленах, слегка поблекших, но все же различимых, рисовал Кнут празднично убранный храм, с желтыми свечами в подсвечниках, — там были сотни свечей, как представлял себе мальчик. Набожные прихожане принарядились к Рождеству: мужчины одеты в несколько курток сразу — чем больше курток, тем выше благосостояние, уважение; а саамы — в таких ярких цветах, какие только можно изобрести в долгую и темную нурланнскую зиму. И пастор, во всем своем великолепии, и пение псалмов…»[5]