Александр Хинштейн - Ельцин. Кремль. История болезни Страница 50

Это первый вариант. И второй вариант. Происходит голосование среди тех претендентов на эту должность, скажем, которые уже выдвигались и которые уже голосовались, и по результатам вот этого нового голосования решается вопрос о представительстве.

На мой взгляд, наиболее верной является первая процедура. И если бы мы удовлетворили безусловный самоотвод товарища Казанника, то следующим депутатом должен стать тот, кто набрал следующее количество голосов, в данном случае – безальтернативно. Но для принятия такого решения необходимо голосование Съезда, потому что, еще раз повторяю, в нашем законодательстве ни та, ни другая процедура не предусмотрена. Поэтому нам нужно вначале решить, по какому варианту мы пойдем…»

«Я не очень большой юрист», – скромно замечает Горбачев. Хотя, полагаю, даже объема знаний, полученных им три десятка лет назад на юрфаке МГУ, вполне достаточно, чтобы сломать этот, задуманный ельцинистами сценарий.

Генсек контролировал не менее двух третей депутатского корпуса. То есть, начни он голосование заново, Ельцин остался бы далеко на обочине.

Но Горбачев на это не идет. Он, вообще, ведет себя странно. Там, где не нужно, проявляет бессмысленную жесткость, создавая Ельцину ореол мученика. А там, где твердость как раз требуется, растекается, точно кисель на тарелке.

Сначала – позволяет Ельцину войти в Совет Национальностей. Потом – избраться председателем Комитета по строительству и архитектуре, что автоматически вводило его в президиум Верховного Совета.

Если это называется политическим противостоянием, тогда я вообще ничего не понимаю в политике.

Но у Бориса Николаевича, как всегда, наготове своя, оригинальная версия. Оказывается, Горбачев специально поставил его на Комитет, дабы «утопить… в ворохе бумаг, запросов».

«Ведь у комитета нет ни штатов, ни средств, он голенький, как новорожденный ребенок, – плачется Ельцин в интервью, увидевшем свет зимой 1989 года. – Наверху как раз на это и рассчитывали. В жуткой текучке, в коловращении проблем, когда уж Ельцину заниматься политикой».

И дальше:

«Я просил Горбачева не назначать меня председателем этого комитета, то есть не рекомендовать. Однако он явочным порядком вынес этот вопрос на обсуждение ВС».

Вы подумайте, какая бессердечность! У генсека – ни стыда, ни совести…

А ведь Ельцин уже показывает зубы. Если прежде личности генсека он демонстративно не касался, а к 7 ноября даже прислал Горбачеву поздравительную телеграмму с пожеланием «полного осуществления в нашей стране того, о чем думал и мечтал Ленин», то теперь картина резко меняется.

Кандидатуру Ельцина выдвигают даже на должность председателя Верховного Совета – это делает свердловский депутат Геннадий Бурбулис (вскоре он станет госсекретарем России). Правда, Борис Николаевич берет самоотвод – он ввязывается только в те битвы, из которых заведомо выходит победителем, – но это все равно симптом .

Да, он еще остерегается делать резкие выпады в сторону генерального. («Посмотрите, какие успехи во внешней политике – во многом благодаря его личным усилиям», – льстиво роняет Ельцин на встрече со слушателями Высшей комсомольской школы осенью 1988 года: он прекрасно знает, что запись его беседы попадет к Горбачеву на стол.) Но та безудержная, сумасшедшая жажда власти, о которой предупреждали и Рябов, и Рыжков – словом, все, кто знает его давно, – рано или поздновырвется наружу. Непременно вырвется.

Вот и сразу после избрания в Верховный Совет, он выступает с громкой обличительной речью. Ельцин говорит о процветающей коррупции, росте бедности и расслоении общества. Предлагает революционные по тем временам меры – изъять из оборота лишние деньги; предоставить союзный суверенитет союзным республикам; принять законы о бедности и пенсиях.

Но самое взрывоопасное его предложение следующее – он призывает ежегодно проводить референдум о доверии Председателю Верховного Совета СССР. Сиречь Горбачеву.

Оно, конечно, не проходит. («Первые же голосования показали, как успешно Михаил Сергеевич дирижирует съездом», – констатирует Ельцин.) Но лиха беда начало…

«Фактически эти люди заранее давали понять, что примириться с волей большинства они не намерены и будут продолжать беспощадную борьбу за власть», – пишет в мемуарах Горбачев. Но, как обычно, ничего в противовес не делает.

Поначалу на съезде Ельцин не сильно заметен. Вся страна, точно мыльный сериал, ежедневно смотрит прямую трансляцию депутатских бдений. В первые ряды вырываются здесь профессиональные ораторы-краснобаи, профессора, адвокаты. Блистают красноречием ленинградец Собчак, историк Афанасьев, экономист Попов. На их фоне Ельцин здорово проигрывает. Он похож на деревенского модника, тракториста в лакированных прохорях , попавшего в город и обнаружившего, что такие прохоря с заправленными брюками не носят уже лет двадцать.

Борис Николаевич намного косноязычнее, посконней. Но он и не рвется к депутатскому микрофону. Его сила в другом – в последовательности, внутренней мощи, аппаратном опыте.

Летом 1989 года демократически настроенные парламентарии создают межрегиональную депутатскую группу (МДГ). В ее состав вошло 270 человек.

Дабы избежать извечной интеллигентской беды – толкания локтями, – группа решает избрать сразу пятерых сопредседателей. Ими становятся Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, эстонский профессор Виктор Пальм, возвращенный из горьковской ссылки академик Сахаров. И Ельцин. Четыре профессора и один строитель. Компания – прямо скажем, разношерстная.

Любви промеж ними не было изначально. Это был, скорее, брак по расчету, где каждая из сторон получала недостающее.

Вдова академика Сахарова Елена Боннэр вспоминает, как муж ее тяготился сотрудничеством с Ельциным. Услышав однажды по радио, что в МДГ грядут перемены и вместо пяти сопредседателей к власти приходит один – Ельцин – он даже вздохнул с облегчением: «Вот и хорошо, мне можно уйти. Я в этой компании под руководством секретаря обкома не работаю».

Но не все разделяли подобный идеалистический подход. Однажды горбачевский помощник Георгий Шахназаров подошел во время заседания к Гавриилу Попову. «Что вы нашли в Ельцине? – откровенно поинтересовался он. – Вы же совсем разные люди».

«Народу нравится, – цинично ухмыльнулся Гавриил Харитонович. – Смел, круче всех рубит систему».

«А если он, что называется, решит пойти своим путем?»

«Мы его в таком случае просто сбросим, и все тут».

Демократы явно недооценивали Бориса Николаевича, считая его неотесанным простаком; партократом из плотников.