Дмитрий Янчевецкий - 1900. Русские штурмуют Пекин Страница 50

Все молча переглянулись.

Каждому живо представилась печальная картина поспешного отступления. Отчаянное бегство с городскими жителями, женщинами, детьми и ранеными. Бесконечный растянутый обоз! Беспрерывное нападение китайцев.

Перестрелка, крики, слезы и общая паника!

— Вот видите! я вам говорил, но вы мне не верили. Все пропали! — заговорил расстроенный доктор и снова безнадежно замахал руками.

— Нет! — сказал более бодрый офицер. — Я убежден, что Анисимов никогда не отдаст вокзала китайцам и не уйдет из Тяньцзиня! На то он Анисимов! Конечно, он сделает все приготовления к отступлению, но он не уйдет. Да разве бывало когда-нибудь, чтобы русские отдавали свой город неприятелю и бежали?

— Но ты забываешь, что концессии наполнены мирными жителями, которых мы должны спасать. Мы поневоле должны будем отступить, чтобы вывести всех жителей из города. Иначе нас перебьют здесь всех до одного, если мы останемся без вокзала и будем укрываться в домах.

— Нас так же хорошо могут перебить в дороге, во время нашего отступления.

— Но в поле при отступлении мы можем по крайней мере отбиваться и отстреливаться. А что мы сделаем здесь, в этих узких и скрещенных улицах? Конечно, без жителей и женщин мы бы засели здесь и отбивались до последней капли крови.

— Никуда мы, господа, не уйдем и благополучно выдержим осаду. Анисимов никогда не отступит!

— Пропали! Все пропали! — вздыхал доктор и размахивал руками еще энергичнее.

Появился забайкальский казак с бурятским лицом, с круто загнутой шапкой, в белой рубахе, почерневшей от трудов, с кривой шашкой сбоку и с запиской в руках. Записка сообщала, что командир полка приказывает всем офицерам быть готовыми на случай отступления.

Здоровые и раненые офицеры крепко и молча пожали друг другу руки и разошлись. В нашей палате остались только Котиков, Пуц и Макаров.

Канонада китайцев усилилась. Завывая над городом, пролетали гранаты. Co звоном в стены и плитяные дорожки госпитального двора ударялись пули.

Было уже совсем темно, когда к нам в палату вошла красивая женщина в простой соломенной шляпке и с засученными рукавами. Она была очень взволнована, и слезы едва держались в ее больших черных глазах.

Я сейчас же узнал ту спортсменку, которая подала мне воды, когда стрелки несли меня с вокзала в госпиталь.

Она назвала свою фамилию:

— Люси Пюи-Мутрейль.

Офицеры и я поспешили выразить ей свои лучшие приветствия на русском и французском языках:

— Весь русский отряд прекрасно вас знает как свою замечательную героиню и гордится, что имеет такую неустрашимую сестру милосердия.

— Господа, я нахожусь без крова и обращаюсь к вашему покровительству, — сказала сестра Люси.

Мы были удивлены и не понимали, в чем дело. Она продолжала:

— Господа, вы знаете, как я работала несколько дней на вашем биваке, перевязывая ваших раненых. Сегодня весь день я работала в этом госпитале, помогая вашим врачам и ухаживая за вашими солдатами. Я не хочу и не могу больше вернуться в тот дом, в котором я жила раньше. Я желаю остаться сестрою милосердия при вашем отряде. Я просила у монастырских монахинь разрешения поселиться здесь, чтобы быть ближе к раненым. Но мне отказали. Тогда я просила позволить мне по крайней мере проводить здесь ночи. Но монахини не разрешили мне и этого, говоря, что по правилам святого монастыря это совершенно невозможно для такой легкомысленной женщины, как я. Теперь я без крова и приюта.

Офицеры 10-го Восточно-Сибирского полка

Мы были поражены, недоумевали и решили позвать старшего полкового врача Зароастрова и старшую сестру монахиню — для переговоров.

— Успокойтесь, сударыня, — говорили мы, — будьте уверены, что все это недоразумение, которое сейчас же будет улажено. Русские слишком высоко ценят ваши услуги в такие тяжелые дни. Мы слишком дорожим вашим самопожертвованием и участием к нашим раненым.

Старший врач Зароастров

Когда пришли доктор Зароастров и старшая сестра-монахиня, мы рассказали им, в чем дело, и доктор Зароастров поручил мне передать монахине и Люси Пюи-Мутрейль следующее:

— Старший врач русского 12-го полка доктор Зароастров от имени русского отряда приносит глубокую благодарность г-же Пюи-Мутрейль за ее самоотверженную деятельность с первых же дней бомбардировки. To, что сделано ею за эти дни, выше всяких похвал. Старший врач весьма рад, что она желает и дальше помогать раненым, и официально назначает ее сестрой милосердия при русском отряде. Так как теперь в главном французском госпитале, по случаю военного времени, образован соединенный франко-русский госпиталь, то доктор Зароастров, как старший врач, просит старшую сестру оказывать всякое покровительство и содействие новой сестре милосердия, отвести ей комнату, где она могла бы жить, а прежде всего дать ей поужинать.

Старшая сестра-монахиня прослезилась, ответила, что она очень рада оказать приют такой самоотверженной женщине, и поспешила исполнить все требования доктора Зароастрова.

Сестра Люси была очень счастлива и до конца Печилийской экспедиции не расставалась с русским отрядом. Сотни раненых были ею перевязаны, ободрены и приласканы.

Беззвездная и безлунная тревожная ночь быстро спустилась над измученными концессиями Тяньцзиня. Чем она кончится? Какое утро ждет нас? Или, быть может, «заутра казнь»?

В госпитале было тихо. Офицеры и солдаты чуть слышно переговаривались друг с другом либо спали. Но трудно было спать в эту ночь… С вокзала доносилась ожесточенная убийственная перестрелка. Видно, китайцы напрягали все усилия, чтобы выбить русских, которые засели в окопах, бились, бились и не умирали. Слышно было, как среди китайской ружейной беспорядочной и беспрестанной трескотни срывался резкий и гулкий залп наших, эхом отдававшийся в стенах концессий и ободрявший стрелков, лежавших в госпитале… Встрепенутся стрелки и начнут шептаться….. «Слышь? наш залп! Здорово закатили!»

Пули залетали в наш сад, но от них, слава Богу, еще можно было уберечься в стенах госпиталя. К нам в открытые окна они еще не попадали. Но жутко было, когда над городом, жужжа, реяли гранаты и с такой силой и треском вонзались в соседние каменные здания, что весь госпиталь грохотал.

Когда минутами затихало, слышно было, как страдали раненые… Вздохи!.. Стоны!.. «Ох, Господи!» — доносилось из темных палат, едва освещенных керосиновыми лампами и фонарями… Было замечено, что китайцы, жившие вместе с нами на концессиях, стреляли в освещенные окна европейцев. Поэтому в госпитале было воспрещено держать ночью большой свет в палатах.