Яков Кумок - Карпинский Страница 50

Сидел так неподвижно, что вспоминают домашние, цыплята, забредшие на террасу, взлетали на поручни и спинку кресла и гуляли по плечам и коленям Александра Петровича.

Если всходил на террасу кто-нибудь из родных, он глазами и скулами делал знаки: не спугните, мол.

Задержимся на этой сценке, вглядимся и в эту картинку. Цыплята, квохчущие и снующие по плечам президента! Кому-нибудь она покажется смешной, комичной, кому-нибудь умилительной. Решимся назвать ее символической. Тише, он внимает природе, сливается с ней, погружаясь в себя...

Время перестает течь для него, останавливается, не станем и мы торопиться. Подведем итоги... мы чуть было не сказали — последние, и были вправе это произнести, потому что не кто иной, как он, в эти самые дни написал в записке, адресованной домашним:

«К  с м е р т и  м о е й  о ч е н ь  п р о ш у  о т н е с т и с ь  т р е з в о».

Еще бы! Ему восьмой десяток, и хотя он еще ох как крепок — давеча километров пятнадцать отмахал по лугам и лесам, а все равно возраст такой, что она может в любую минуту явиться. Что ж, он прожил долгую жизнь, пережил всех, почитай, сверстников да и многих учеников; у него уже не осталось друзей. Последний друг умер в 1914 году 2 января — Феодосий Николаевич Чернышев. Поднимался по лестнице в свою квартиру — в их же доме, академическом, куда переехал, когда избрали академиком, — вдруг схватился за сердце и придавленно сел на ступеньку... Врач приехал, когда все уже было кончено. А они особенно с Феодосием Николаевичем сблизились после смерти Фридриха Богдановича Шмидта в 1906-м. Оба его любили...

Смерть, смерть, смерть!.. Какой-то разгул смерти, неистовство!.. Всякий раз, как входит теперь в академию, в эту прежде обитель тишины и торжественного покоя, сталкивается с нею, чует ее запах, запах гноя и йодоформа, слышит стоны и ругань раненых, которым дела нет до академии, до обители, до всех наук на свете, потому что все науки, вместе взятые, не могут утишить и унять раздирающую и губящую их боль... В лазарете, который разместился в академии, с начала войны дежурят его дочери и жена (сохранилась записка Карпинского Ольденбургу: «Глубокоуважаемый Сергей Федорович! Обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой прислать мне чистый оттиск доклада Комиссии по преподаванию математики для внесения в него сделанных исправлений. Оттиск можно передать моей дочери Александре Александровне, дежурящей сегодня утром в лазарете до 12 часов, или моей жене Александре Павловне, дежурящей от 11 до 2 часов»), и дочери и жена, возвращаясь с дежурства, рассказывали об операциях, ампутациях, перевязках и о смерти, о трупах, которые нянечки тайком от раненых, чтобы не волновать их, выносят, прикрывши серым байковым одеялом, на носилках в подвал, а оттуда их увозят на машинах...

О, к своей смерти он отнесется  т р е з в о! Он всю жизнь изучал смерть, но очищенную от страданий, вернее, плоды смерти, без которых не было бы геологии, потому что  о с а д к и  — главная составляющая литосферы — суть продукты разрушения, смерти, не говоря уже о палеонтологических остатках, слагающих целые пласты: это пласты, оставленные смертью, или, по-другому сказать, сотворенные смертью. Значит, смерть — наряду с жизнью — сила творительная, стирающая в прах, но из праха и созидающая. Поймет ли кто это, кроме геолога? Геология величайшая из естественных наук, центр естествознания, потому что все науки о неживом веществе и материи и даже о космосе — они геоцентрические, родились на Земле, пропитаны нашим о ней представлением и вряд ли когда от этого представления освободятся...

Еще в 1893 году он позаботился о месте захоронения:

«В правление Смоленского кладбища.

Прошу дозволить на участке, принадлежащем Горному институту, расширить место, принадлежащее профессору Горного института действительному статскому советнику Александру Петровичу Карпинскому, а именно: перенести ограду, окружающую место с северной стороны, на два аршина дальше, то есть до ограды соседнего места. Мая 10 дня 1893 г.».

Значит, еще раньше им был куплен участок на кладбище, а мая десятого дня он хлопотал о расширении его...

Теперь же он составляет завещание.

Оно коротко. «Очень прошу исполнить желание относительно приведения в порядок библиотеки... Затерялись письма от Зюсса относительно моих сочинений... Прошу отыскать. Подобные письма передать в Геолком. Разбор вещей предоставляю дочерям. Рояль предоставляю А.А. Орлецовые чаши, нефритовые статуэтки (подарок сибирских геологов) — Е.А. ... Мои мужские одежды — внукам. Шведскую «Полярную звезду» нужно вернуть Шведскому правительству.

К СМЕРТИ МОЕЙ ОЧЕНЬ ПРОШУ ОТНЕСТИСЬ ТРЕЗВО.

Прошу отвезти на санях прямо из города».

Почему-то ему представляется, что это произойдет зимой. Умрет он летом.

Прилагает записку: «Конверт с надписью «На случай моей смерти» находится в левом нижнем ящике письменного стола».

И внизу пририсовывает ключ, которым открывается левый книжный ящик письменного стола.

О, не нужно думать, что, готовясь к смерти, и неподвижно сидя в кресле, и вслушиваясь в писк цыплят, кося глазом на быстрые их клювики, он поставил крест на своих научных замыслах. Как бы не так! У него их столько, что хватило бы еще на две семидесятилетние жизни, но ведь он прекрасно знал, что сфера науки необъятна и что здесь так же, как и во всем, надо мириться с ограниченностью человеческих возможностей. Мечтать можно лишь о том, что твои замыслы претворят в жизнь ученики, и, таким образом, ты, твой научный поиск не кончаются, а значит, останется живою самое главное в тебе — мысль. И в этом его мечты реальны, учеников много, а он им оставит для решения столько научных проблем, что их всех — а это уже сотни жизней! — не хватит, чтобы их решить.

А президентство... Что же, президентство. При его-то огромном опыте руководить столь уравновешенным и стабильным учреждением нетрудно. Академики меняются, академия остается неизменной. Пост президента всегда был скорее почетным, нежели сложным, для исполнения. И он не сомневался, что благополучно отпрезидентствует (а такой неловкий жаргонный глагол был в ходу у ученых) столько, сколько отпущено ему будет лет для жизни.

Таким образом, итог  ж и з н и  (быть может, в этом месте своих рассуждений он вздрогнул — шутка ли, итог жизни — и цыплята с оглушающий писком посыпались с его плеч и колен), итог жизни получался чрезвычайно счастливым и вместе с тем грустным.

Исполнились все его желания. Исполнились самые заветные его желания, в которых и признаться самому себе на заре жизни не решался. Он познал дружбу, верность. Счастливое супружество, которое длится уже почти четыре десятилетия. Счастлив он в своих детях и внуках. Не все у них, правда, ладится — так ведь не бывает, чтобы уж все было гладко. Карпинский был счастлив в своей работе, не потерял пылкого влечения к ней до сих пор. Сочинения его признал ученый мир.