Элла Матонина - К. Р. Страница 50

– У тебя на родине такая же жара? – спросил он солдата.

– Жара у нас бывает, но сушь стоит, оттого дышишь легко. – И вдруг стал рассказывать, как мать, сестра, отец провожали его на службу, далеко и по жаре, но шли легко.

– А ты как?

– А я был без чувств, одно только горе. Привезли в Петербург, определили в Государеву роту. Мне не нравилось здесь – шумно и душно после наших полей.

Рябинин, как оказалось, ничего не запомнил: ни новоселья в казарме, ни своего ротного командира, ни первых знакомств в кругу солдат. Даже первое наказание – Константин за своеволие перевел его в другую роту – не задело его. «Я был без чувств», – снова повторил Рябинин. А когда его впервые отпустили в отпуск, он вдруг стосковался по роте. «Слюбилось солдатское бремя», – улыбнулся Рябинин.

Служба, однако, не представлялась ему хорошею школой жизни, как многим другим солдатам. И он сказал об этом своему ротному командиру откровенно и просто.

«Почему?» – досадовал Константин. Но тут они стали на короткий привал на окраине военного поля, где Балтийская железная дорога пересекала Гатчинскую дорогу, и было уже не до Рябинина.

В полку оказалось много отставших солдат. Константин устал, сильно разболелись ноги выше колен, голову ломило, как всегда в пасмурную погоду. Но он старался бодриться, надеясь этим придать бодрости своим людям. «На походе чувствуется, что между нами устанавливается своего рода товарищество – все мы одинаково несем тот же труд и терпим ту же усталость. Последние три версты показались мне очень тяжелыми», – записал он перед сном в дневнике.

После обеда и отдыха солдаты натаскали хвороста и вечером, перед ужином, впереди солдатских палаток разожгли огромный костер с улетающими в небо огненными звездами.

Казалось, сил не было, и все же Константин и несколько офицеров затеяли с солдатами игру в пятнашки, кошку и мышку. Носились, как сумасшедшие, разогрелись, развеселились, хлопали одинаково сильно друг друга по спине, не разбираясь, кто Великий князь, кто унтер-офицер, кто солдат.

«Я бы не мог провести время приятнее», – признался себе Константин и вспомнил, как однажды кто-то из высокопоставленных немцев посетил Красносельский лагерь. Гостя «угощали» песенниками, а где песня – там и пляска. В круг вылетел рыжий красавец Измайловский солдат, записной танцор. За ним другой, третий. Не выдержали и молодые офицеры, выскочили в круг. Немец сделал изумленное лицо: «У нас не положено солдатам и офицерам вместе – это отсутствие дистанции». – «А у нас положено. В единении иной раз, у-у, какая сила», – улыбаясь, повел могучими плечами Государь Александр Александрович.

Погода менялась. То светило яркое солнце и в палатке Константина становилось жарко, то он просыпался под мерный стук дождя о натянутую парусину: день занимался холодный и хмурый. Однажды в свободный час после обеда Константин повел офицеров показывать Гатчинский дворец. Он любил и знал искусство и историю и с удовольствием входил в роль экскурсовода. Правда, он не мог с достоверностью сказать, отчего произошло название города Гатчина. Возможно, от русского «гать чинить» – исправлять дорогу, а возможно, от немецкого «hat schone» – иметь красоту. Во всяком случае, уже в XV веке здесь было русское село, которое после окончательного присоединения ижорских земель к России Петр I подарил своей сестре царевне Наталье Алексеевне. А потом Гатчиной владел Григорий Орлов, сподвижник Екатерины II, украсивший парк обелисками и монументами в честь подвигов братьев Орловых; потом Гатчина навсегда стала императорской резиденцией русских самодержцев Павла I, Николая I, Александра II и Александра III.

– Весь этот парк, – говорил Константин, обводя рукой ухоженные пространства, – распланирован вокруг нескольких озер – Серебряного и Белого. Смотрите, как красиво в зеркале воды отражаются павильоны, мосты, Чесменский обелиск и сам дворец.

Они подошли к дворцу, стоявшему на гребне холма, к южной его стороне с парадным плацем, предназначенным для развода караула и показательных воинских экзерциций. Константин рассказал, что Николай I, его семья и придворный штат жили в боковых корпусах, а парадные покои находились в среднем корпусе на втором этаже. Константин никак не мог себя остановить, когда стал рассказывать о Мраморном зале с его колоннами, о наборных паркетах аванзала, о Тронной Павла I, устроенной в бывшем кабинете Орлова. И особенно о знаменитой Малиновой гостиной с ее роскошными гобеленами, исполненными на Парижской королевской мануфактуре.

Конечно, по понятным причинам он не стал описывать золоченый трон последнего коронованного владельца Гатчины, «гатчинского затворника» – Александра III, как не упоминал и о том, что один из владельцев Гатчины, Император Николай I, – его дед.

В последний бивачный день он собрал в роте солдат, желающих идти к обедне, и повел их в Гатчинский собор. Стоя на службе с солдатами, Константин всегда молился усерднее, чем в домашней церкви. Его трогала их серьезность, детская неискушенная вера. Как хорошо умеют держать себя в церкви эти простые люди! И не раз было стыдно за офицеров, нескромно, слишком по-светски ведущих себя в храме…

Второй день маневров (батальон шел в атаку на финляндцев) ознаменовался событием. На учения прибыл Царь. Подъехал к Константину, подал руку, немного с ним поговорил. «В первый раз за мою службу была мне такая удача», – отметил в своей тетради Великий князь.

После учений Государь пригласил офицеров к завтраку. Царский стол был устроен в саду, всем остальным завтрак предложили на траве, покрыв ее скатертью. Офицеры не голодали на службе, но лагерные харчи поднадоели, – потому набросились на угощение с молодым аппетитом.

У всех было приподнятое настроение. Но тут появился Великий князь Николай Николаевич, вышедший из-за царского стола «за кусты», где «мы – маленькие люди – пили кофе и курили», – брезгливо записал в дневнике Константин. День, со всеми его событиями, вниманием Царя, казался ему испорченным.

В последний день больших маневров подъем протрубили в пять утра. Константин вышел на линейку, осмотрел своих солдат – ему их стало жаль. После тяжелейших и длительных передвижений люди надеялись на отдых в лагере, но их снова подняли в такую рань, и опять предстоял нелегкий переход. Стараясь их подбодрить, он и сам прошел с ними небольшое расстояние, но понял, что больные ноги отказываются ему служить, а ехать верхом было совестно. И, спросив разрешения, остался в лагере, который без полка казался пустым и унылым. Он сел за стол и занялся делами тех солдат, кого увольняли в запас по окончании лагерного сбора. И вдруг загрустил: ведь ни с кем из других солдат он не прослужил так долго. Совсем недавно они были новобранцами, а он тогда только вступил в полк. Особенно грустно будет прощаться с унтер-офицером Васильевым, Ермаковым, портным Прокофием Степановым, которого он так безуспешно пытался научить грамоте, с татарином Калимулиным, барабанщиком Макаровым.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});