Арсений Замостьянов - Гений войны Суворов. «Наука побеждать» Страница 50

После виктории Суворов на глазах Кобургского обнял и расцеловал Карачая. Присутствовавшие при этом офицеры надолго запомнили эту картину: тщедушный старый генерал обнимает рослого, дородного венгра. Запомнили они и слова Суворова, которые были для Карачая дороже любого ордена: «Вот истинный герой! Больше всех он сделал для победы!» Карачай в тот день показал чудеса храбрости, потому что верил в полководческий гений Суворова. Суворов зажёг сердце венгерского героя. В часы молитвы на поле боя, когда отпевали павших, Карачай не отходил от Суворова, восторженно поглядывая на полководца. Рядом они сидели и за пиршественным столом. Братья по оружию!

На следующий день после победы на Рымникском поле отслужили молебен. Помянули павших, молились о здравии раненых, благодарили Всевышнего за победу. Суворову салютовали столицы союзников — Петербург и Вена. Кроме кавалеристов, в бою отличилась и артиллерия, явно переигравшая противника точностью залпов и быстротой работы. Майор-артиллерист Яков Гельрих, как напишет Суворов, «действовал столь отлично, что при каждом разе неприятелю делал сильный вред, таким же образом и артиллерии капитан Неронов». По традиции выделил Суворов и храбрецов-казаков, к которым многие участники войн второй половины XVIII в. относились пренебрежительно. И австрийские офицеры, и военные историки, и европейские публицисты того времени считали казачьи части слабым местом русской армии. Иван и Григорий Грековы, казачьи атаманы, вызвали восторг Суворова тем, что сами мчались в пекло, увлекая за собой воинственных казаков, первыми ворвавшихся в турецкий лагерь: «везде поражая противников с великою отличностию, оказывали собой пример подчинённым».

Многим известна величественная легенда о споре, возникшем между русскими и австрийцами при дележе трофейных пушек.

— Отдайте всё австрийцам, — махнул рукой Суворов. — Мы себе у неприятеля новые добудем, а им где взять?

Первый рапорт о Рымникской победе Суворов был вынужден направить Н.В. Репнину — с тайной надеждой, что новая виктория, наконец, положит конец главенству князя в их соперничестве: «По жестоком сражении чрез целый день союзными войсками побит визирь! 8000 на месте: несколько сот пленных, взят обоз, множество военной амуниции, счётных 48 пушек и мортир. Наш урон мал. Варвары были вчетверо сильнее». Реляция Потёмкину будет куда подробнее. Суворов, честь по чести, расскажет и о подготовке к битве, и о героях сражения: «В продолжении дела оказывали храбрые и мужественные подвиги генерал-майор и кавалер Поздняков, не совершенно от болезни выздоровевший, исполнял всякие распоряжения не щадя своих сил… Особо находившиеся при мне с начала и до окончания дела приказания мои относили в опаснейшие места, и нужны были в направлениях разных препоручённостей дежурные полковник Золотухин и майор Курис. Сей, во время последней атаки Черниговского полку, был в рядах и поступал храбро… Таким же образом были полезны мне Фанагорийского гранодёрского капитан Мартин Лалаев, штаба моего обер-аудитор Андрей Сомов, Рязанского карабинерного корнет Василий Марков, поручики Смоленского Михайла Семёнов и Иван Дорохов…» О Золотухине и Курисе — ближайших соратниках Суворова — хочется сказать особо: подлинные герои, соль суворовской армии. В специальном кратком рапорте Суворов доложит Потёмкину о первых результатах победы, о преследовании врага («В закрытых местах тако же сыскиваются турки и погибают») и о трофеях, перечисление которых не было бахвальством, оно имело политическое значение.

Г.А. Потёмкин писал Екатерине: «Сей час получил, что Кобург пожалован фельдмаршалом, а всё дело было Александра Васильевича. Слава Ваша, честь оружия и справедливость требуют знаменитого для него воздаяния… Не дайте, матушка, ему уныть, ободрите его и тем сделаете уразу генералам, кои служат вяло. Суворов один… Он у меня в запасе при случае пустить туда, где и султан дрогнет». Фельдмаршальский жезл, на который, судя по всему, намекал в этом письме Потёмкин, и после Рымника остался для Суворова недостижимой мечтой. Но на этот раз честолюбие полководца было удовлетворено. Две империи — Священная Римская и Российская — возвели Суворова в графское достоинство. От Екатерины Великой он получил титул графа Рымникского, а также, по прямому представлению Потёмкина, орден Св. Георгия первой степени. «Графиней двух империй» отныне называл он в письмах свою Суворочку. Любовь к почестям объяснялась и извечной заботой Суворова о делах военных, о своём ремесле. Он говорил: «Титулы не для меня, но для публики потребны». Получая ордена и чины, Суворов получал и больше возможностей для реализации полководческих идей.

Будущий граф писал Потёмкину о сражении: «Союзные лёгкие войска были поутру отправлены на ту сторону Рымника, где верстах в 4-х нашли визирской лагерь со множеством палаток, разные вещи и припасы. Турков, тут оставшихся в небольшой числе, истребили. После переезжали вёрст 10, но никого не видели. В закрытых местах тако же сыскиваются турки и погибают. По настоящему исчислению пушек турецких вообще с союзными 80, знамён с ныне отысканными более пятидесяти. Генерал Александр Суворов ».

Это одна из последних реляций нетитулованного дворянина Александра Суворова. Вскоре после Рымникского сражения он будет подписываться уже графским титулом. Титул он взял с боем — и дорожил им безо всякой иронии. Граф Рымникский! За Рымникскую победу его наградили по достоинству. Суворов стал графом двух империй: Российской и Священной Римской германской нации. Принял полководец и бриллиантовые знаки ордена Андрея Первозванного, и шпагу, осыпанную алмазами, с надписью: «Победителю визиря»… Главной наградой был орден Св. Георгия первой степени. Это не кто иной, как князь Таврический настоял на таком признании заслуг Суворова. Императрица в те дни писала Потёмкину: «Хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, однако кавалерьи Егорья большого креста посылаю по твоей просьбе, он того достоин». Суворов отреагировал на награды очень эмоционально. Биографы любят цитировать простодушно восторженное письмо новоявленного графа дочери — отныне «графинюшке двух империй»: «Слышала, сестрица, душа моя, ещё от великодушной матушки рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому, знаки св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, первой класс св. Георгия. Вот каков твой папенька за доброе сердце! Чуть, право, от радости не умер!» Кому-то эти излияния покажутся донельзя сентиментальными. Но попытаемся освоиться в контексте.

У Суворова было много — не сосчитать! — серьёзных обид на судьбу, на придворную недооценку его боевых заслуг. И немало новых обид ждало его за очередными поворотами судьбы. Но он умел, как ребёнок, радоваться монаршим милостям, умел воспринимать награды и похвалы как карт-бланш на новые, ещё более весомые подвиги.