Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти Страница 51

Его письма к матери из армии дышат нежностью. Он и бодрится, и жалуется, но с ней он откровенен. (Впрочем, он знает, что эти письма читает отец). Он рассказывает все подробности своего быта, все свои переживания. Он в курсе всех дел семьи. Он знает, что мама́ пишет повесть «Чья вина?», которая направлена против «Крейцеровой сонаты», и это ему не нравится.

«Милая мама… Бросьте Вы писать свою повесть. Это недостойно Вас, Вы себя портите. Что Вы хотите? Отомстить. За что? Кому? Как это непонятно. Ужасно мне это неприятно и за Вас обидно, потому что я люблю Вас. Вы хотите сказать, что папа́ был чувственный мужчина уже в 35 лет, когда Вам было 18. Да все это знают давно, папа́ сам себя в “Крейцеровой Сонате” за это осудил довольно (всякое писание есть лучший показатель внутреннего содержания его автора), что же еще? Просто у Вас какая-то накопившаяся личная досада к нему, которую Вы, вместо того чтобы заглушить и уничтожить, развиваете незаметно для себя самой».

Но уже в следующем письме он извиняется перед ней: «Милая мама. Меня всё мучит письмо, которое я написал Вам. Пожалуйста, не обижайтесь на меня и простите: я напрасно послал его».

Военное начальство разгадало его «маневр» с присягой, пожалело его, пожалело себя и решило отпустить сына Толстого с миром домой, признав его негодным для несения службы. А что прикажете делать с молодым новобранцем, который и офицеров не узнает, не отдает им честь, и даже государыню императрицу в карете не узнал, не встал перед ней во фронт!

Наконец, полковник Озеров вызвал Льва Львовича и объявил, что придумал способ отделаться от него. Присяга была назначена на 1 января. За неделю до Рождества врачебная комиссия осмотрела Льва Львовича и выдала «синюю бумажку», навсегда освобождавшую от военной службы. «Поезжайте себе домой к празднику, – добродушно сказал полковник, – дай вам Бог всякого счастья!»

31 декабря 1892 года в Москве в доме Толстых отмечали Новый год. «И вот в то время как в зале горела елка и дети, веселясь, получали свои подарки, – вспоминала Софья Андреевна, – кто-то позвонил, послышались шаги на лестнице, дверь отворилась, и вошел Лёва. Это был не человек, а привидение. Как только я на него взглянула, так и замерла на месте. Всё веселье погасло сразу. Он был худ ужасно. Когда он улыбался, зубы были как-то особенно видны, щеки вваливались и делалось жутко… «Да, я что-то не совсем здоров, – говорил он. – Но теперь меня отпустили, всё хорошо, я поправлюсь, – говорил он…»

Мешок с костями

Сцена с внезапным появлением Льва Львовича посреди новогоднего праздника взята из воспоминаний Софьи Андреевны. Однако нет никаких других свидетельств, что он приехал в Москву именно на Новый год. Валерия Абросимова считает, что приезд состоялся 31 января 1893 года, а до этого, покинув Царское Село во второй половине декабря 1892 года, Лев Львович находился в Петербурге и жил у Кузминских.

Видимо, так и было. Впервые о приезде сына Софья Андреевна сообщила мужу в Ясную Поляну 31 января. И без особых эмоций: «Приехал Лёва, всё такой же худой; не хочет лечиться и пить воды, а я думаю, что ему необходимо». Из этого письма создается впечатление, что куда больше приезда сына ее заботило предстоящее замужество племянницы Толстого Леночки, внебрачной дочери Марии Николаевны Толстой. Юрист Иван Васильевич Денисенко сделал Леночке предложение в Петербурге. Об этом матери рассказал приехавший Лёва, и Софья Андреевна спешит поделиться радостью с мужем: ведь судьба его родственников волнует ее не меньше своих – они одна семья!

Вид больного Лёвы удручает, но еще не пугает мать. Повторяем, вероятнее всего, Льва Львовича не было на новогоднем празднике в Хамовниках. А вот Толстой-отец в это время находился в Москве. 22 января он уехал в Ясную Поляну чтобы оттуда вместе с дочерью Машей вернуться в Бегичевку. Через месяц он вновь был в Ясной Поляне, и там впервые увидел сына после службы в армии.

«…мне жалко смотреть на него, – пишет он жене 25 февраля 1893 года, – как из такого жизнерадостного, красивого мальчика сделался такой болезненный».

В январе 1893 года Лев Львович находился в Петербурге, устраивая свои дела после выхода из армии. Там он, между прочим, раньше отца познакомился с Чеховым. Они до такой степени понравились друг другу, что решили вместе совершить кругосветное путешествие. Сначала – в Америку, на Всемирную выставку в Чикаго, а обратно в Россию – через Японию.

«Познакомился с Чеховым, с которым думаю ехать вместе в Америку, – писал Лев Львович матери 23 января, – славный, кажется, человек, во всяком случае интересный спутник».

Идея совместной поездки с Чеховым вокруг земного шара не покидала его до середины весны 1893 года, пока он окончательно не понял, что сил для путешествия у него нет. Видимо, до той поры всю серьезность и опасность его положения не понимали и родные.

Чем он заболел? Определенного ответа на этот вопрос не дал ни один из врачей. А ведь им занимались светила московской медицины – Захарьин, Кожевников, Белоголовый; а в Париже – Потэн и Бриссан, ученик знаменитого Шарко. Все находили, что болезнь связана с расстройством нервной системы, которое влияет на работу желудочно-кишечного тракта, а тот в свою очередь оказывает влияние на нервы. Это был замкнутый круг.

Казалось, из него не было выхода. Он стремительно терял в весе и, пребывая в состоянии постоянной тревоги, порывался куда-нибудь бежать. Идея поездки с Чеховым, возможно, была вызвана той же причиной. Но не исключено, что это началось в нем гораздо раньше. Поэтому он оставил университет и бросился помогать голодающим, затем хотел отказаться от службы в армии, потом мечтал уйти из армии.

В дневнике сестры Татьяны 1894 года есть запись о брате: «Бедный, он хочет убежать от своей болезни, и на каждом новом месте ему кажется, что ему хуже, потому что надежды обманываются…»

Что за странная была болезнь! Она не ослабляла его волю к жизни. Напротив, усиливала! В самые критические минуты он страстно хотел жить. И страдал больше всего из-за того, что болезнь не позволяла этого. Всей душой он стремился к жизни! Он писал отцу:

«Милый папа́, мне очень жалко и горько, что у нас вышло так нехорошо с тобой. Не сердись на меня и прости мне, если я доставил тебе страданий. Но это вышло против моей воли. Не думай также, что я когда-либо подделывался под твои взгляды, если я разделял их, то это было всегда совершенно искренно. Но отчего ты не понимаешь перемены моего настроения и не прощаешь мне. А то, что я огорчил тебя, меня мучает больше всего. Я не хотел этого. Но ты всегда будешь огорчаться на нас, пока будешь так строго требовать и вместе с тем не входить в нас.