Вадим Фролов - В двух шагах от войны Страница 51

Он попрощался и ушел. Вся семья и две собаки были уже на ботике. И Людмила Сергеевна осталась одна со своими отчаянными и любимыми мальчишками, а Баландин ушел, и в первый раз она не знала, что делать.

...Вернувшись с работы, ребята заметили на столе обрывок бумаги. Антон взял его. Это была записка от Васьки. Антон прочел ее сначала про себя, а потом вслух:

- "Это не я. Это Шкерт, а его Морошка подучил. Он еще похвалялся, что энтим начальничкам таку штуку покажет. А я не тюремная морда. Мне батя письмо прислал. Его на фронт взяли. Писал это Баланда".

Так он и подписался: Баланда. А в самом конце была приписка: "А вы, сволочи, не разобрались".

Все повернулись к Шкерту. Он побледнел и облизал пересохшие губы.

- Брешет Баланда, - сказал он осипшим голосом, - доказать надо.

Ребята молчали, и в их молчании было что-то такое, что Шкерт понял: нет, бить его не будут, будет похуже.

И в эту минуту в палатку вбежала Людмила Сергеевна. За ней вошел Колька.

- Баландин ушел! - сказала она, еле переводя дыхание.

- Куда ушел? - ошеломленно спросил Антон.

- Не знаю.

- Туда, - сказал Карбас, показав на север.

- Не подохнет, а ежели и подохнет...

Антон молча сунул ему под нос Васькину записку. Колька прочел, охнул и сел на койку.

- Может, врет? - спросил он робко.

- Так не врут, - сказал Антон.

- Что происходит? - спросила Людмила Сергеевна.

Антон протянул ей записку, она прочла и тоже села на койку. Потом сказала жалобно:

- Что вы наделали? Что вы наделали, глупые вы мои дети?

Ну, что было говорить? Мерзко было у всех на душе. Ребята молчали и опять смотрели на Шкерта. А он повторил хрипло и нагло:

- Врет Баланда.

- Не врет! - вдруг тихо, но с силой сказал Морошкин, который до сих пор прятался где-то в углу. - Не врет!.. Не могу я больше. - Он вывалил из мешка гагачий пух. - И у него смотрите...

Мешок Шкерта был набит гагачим пухом.

- Куда песцов дел? - спросил Антон.

- Ищите, - сказал Шкерт и сплюнул.

- Ну и подлюга! - сказал Славка, сжимая кулаки.

Людмила Сергеевна немного пришла в себя.

- Корабельников, отведи этих, - она кивнула на Морошкина и Шкерта, и запри их - одного в сарае Прилучного, другого в бане. Когда придет "Альбатрос", он заберет их. А Василия надо искать.

Прилучный поставил свой бот на якоре в маленькой, почти закрытой от моря губовине.

На корме, свернувшись пушистыми клубками, дремали собаки. Спали в каютке Марья и младшие, спала Ольга. Он не стал их будить. Кликнул Ивана, набивавшего на корме патроны, отвязал ялик, и они, взяв ружьишки, пошли пострелять кайры на корм собакам, а если какая более серьезная птица попадется - гусь, скажем, - то и себе.

Пока не вышли из губовины, Иван-младший греб лениво, с развальцей, посвистывая.

- Ишь, рассвистался, - хмуро сказал отец, - гляди, беды не насвисти.

Как всякий потомственный помор, он не то чтобы очень уж верил, а скорее уважал приметы и поверья. А свистать в море не гоже: море серьеза требует. Не для прогулок оно, море студеное, для работы. Иван усмехнулся, но свистеть перестал. А уж когда совсем из бухты вышли и загулял сильный накат, налег на весла по-настоящему, даже зубы стиснул.

- Мысок обогнем, возьми мористее, - сказал Прилучный, - там под берегом волна сильно бьет.

- Знаем, - отозвался Иван.

- Много больно знашь, - проворчал отец.

Иван опять усмехнулся, но ничего не сказал, подумал только: "С чего бы, однако, разворчался батя-то? Наверно, за песцов тех переживает". Не спросил. Привычки не было спрашивать. Надо - сам скажет.

- К Шелудивому базару пойдем, - сказал Прилучный, когда они обогнули мыс.

Иван кивнул молча, чуть обидевшись. Базар-то по-настоящему назывался Черным - такой угольной черноты были его скалы. Шелудивым прозвал его отец в его, Ванькину, честь. Два года назад убил там Иван-младший своего первого песца, когда тот подкрадывался к зазевавшейся моевке.

Песец был страшным как смертный грех, облезший, покрытый мерзкими лишаями, шелудивый. Отец взял его тогда за хвост, раскрутил над головой и запустил далеко в море, сказав, что такого и собакам-то на корм давать опасно. А косатка сожрет да помрет - туда ей и дорога. С тех пор он, как захочет сына поддеть, всегда про этого песца вспоминает, хотя после того первого много было у Ивана красивых песцов.

- Ныне зимой песца много будет, - сказал Прилучный задумчиво, пеструшиный год пошел. Полно пеструшек-то.

- Ага, - сказал Иван, - у нас даже под полом скребутся, как мыши.

- Они и есть мыши, тундровые. По-ученому их леммингами зовут. Первейший корм для песца.

- А с чего их один год полным-полно, а другой - нету?

- До этого ученые люди еще не додумались. Ненцы говорят, когда пеструшек мало - значит, это на них, на ненцев-то, злой дух разгневался. Не угодили ему, значит. А по правде, так леший его знает почему...

- Пойду я на флот, отец, - сказал Иван, когда они уже подходили к базару, - пошто не пускаешь?

- Кто тебя возьмет, недомерка? - сердито спросил Прилучный.

- Арся архангельский сказывал, что на Соловецких островах Школу Юнг открывают. С пятнадцати лет берут.

- А песца кто добывать будет? - зло крикнул старший. - Меня вот на фронт не берут. Ты тут, говорят, нужон - золото пуховое для страны добывать. А ты, сопляк, туда же! Кому ты там нужон? Много ли силы наши два штыка прибавят? А тут мы большую пользу даем. Считай, десятка два песцов вот и пушка.

- А ты бы снайпером мог, - сказал Ваня, - да и я тож...

- "Снайпером", "снайпером", - с горечью повторил отец, - да я бы... он стукнул кулаком по банке* и замолчал. И до самого птичьего базара они не сказали ни слова. Птиц на базаре было немного, лодку сильно качало, целиться было неудобно, но все же за часок Прилучный с сыном настреляли десятка четыре кайр и моевок. И так же молча отправились обратно к боту, где их ждала семья...

Васька Баландин выбрался на верхушку незнакомой скалы. С малокалиберкой наперевес, с холщовым мешком за плечами, в котором болтался кусок хлеба да подстреленная по дороге кайра, он осторожно пробирался между камнями. Он шел в Матшар. "Там, - думал он, - прибьюсь к какому-нибудь пароходу - и в Архангельск, а оттуда на фронт. К этим не вернусь".

Он уже порядком устал и присел на камень у самого края обрыва. Заглянув вниз, он увидел ботик Прилучного. Он положил винтовку рядом с камнем и сложил руки рупором у рта. Но не крикнул. Зачем ему сейчас Прилучный? Тоже, поди, вором считает.

Васька глядел на море, по которому ходила некрупная ленивая зыбь, и думал. О том, как доберется до Матшара, о том, что зря он написал ту записку... И вдруг его рассеянный взгляд на чем-то словно споткнулся. Он присмотрелся и вначале увидел только полоску пенистой ряби, которая бойко бежала по воде примерно в километре от берега прямо на траверзе входа в бухту. А через несколько секунд он увидел перископ подводной лодки. Он все выше и выше поднимался из воды, и вскоре показалась рубка, а затем и вся лодка - черная, хищная фашистская лодка. Она еще немного двигалась вперед, а затем за ее кормой вода словно закипела: лодка дала задний ход, а потом вдруг, будто раздумывая, совсем остановилась, покачиваясь на зыби. Васька замер. Чего надо ей здесь, этой стерве?