Виктор Болдырев - Гибель синего орла Страница 51

Но и мое ружье славилось на весь район метким боем. В этой стране дичи ему не было цены. У Михаила разгорелись глаза: весной и осенью он промышлял пролетных гусей и такое ружье имело для него особую ценность.

Старый каюр осторожно поглаживал блестящие "крученые" стволы, покачивая седой головой:

- Эх, парень, знать, присушила тебя девка, коли дорогое ружьишко отдаешь!

Для виду старик поторговался, попросил в придачу дроби и, не вытерпев, ударил по рукам, уж больно хотелось поскорее получить драгоценное ружье.

Кто мог подумать, что несколько часов спустя этот счастливый обмен сохранит нам с Пинэтауном жизнь.

И вот нарта скользит по льду Колымы. Темно, не видно собак в снежной сумятице пурги. Потяг натянут, где-то впереди наваливается на постромки Булат с дюжиной ездовых псов. Передовик отлично ведет упряжку сквозь пургу.

Ветер воет и пронзительно свистит, крутит и гонит снег по темному, оголенному льду. К счастью, дует в спину, и упругий воздушный поток подгоняет нарту.

Передо мной покачивается на санях белая фигура Пинэтауна, укутанная в меха. Юноша правит, чутьем угадывая незримые приметы санного пути. Пора сворачивать в Боковую виску, она где-то тут близко и поведет нас к низкому, левому берегу Колымы.

Отыщет ли Пинэтаун в слепящем снежном вихре узкий вход в протоку?

За пазухой кухлянки, в кармане лыжной куртки, спрятан заветный приказ. Тут же, у самого сердца, письмо Марии в маленьком истертом конвертике. Теперь письмо долго будет кочевать со мной в снегах.

Дорогой ценой куплен приказ о наступлении: всю душу вымотали два месяца треволнений на усадьбе. Припоминаю жаркие схватки на совещаниях и документ, оставленный в залог директору, затягивающий мертвую петлю при малейшей оплошности.

В санях увязаны в палатку походная печка, спальные мешки, рюкзаки с нехитрым скарбом и двухнедельный запас продовольствия. На собаках едем к Прокопию, где пережидает пургу Ромул. Дальше на Омолон ринемся на сытых, отдохнувших оленях.

Сквозь вой пурги впереди чудится странный металлический лязг.

- Слышишь, Пинэтаун?

Юноша кивает и останавливает нарту:

- Неужто лед ломает?

Пинэтаун тревожно прислушивается к необычным звукам. Металлический грохот слышится яснее и яснее, приближаясь с каждой секундой. Снежная пелена засветилась словно изнутри, и вдруг совсем близко смутно вспыхивают огни.

Ну и дьявольщина!

Что-то большое, гремящее ослепляет фонарями, наползает из тьмы, лязгая железом; кажется, навстречу мчится грохочущий паровоз.

Булат с рычанием прыгает в сторону, увлекая растерявшихся собак. Нарты опрокидываются. Прыжок передовика спасает от гибельного столкновения. Обсыпанный снегом, ревущий мотор с горящими фарами повисает над санями. В последнюю минуту водитель успевает затормозить.

- Вездеход? На льду Колымы?!

Космы серебристого снега вьются в лучах электрических фар. Заснеженная дверка кабины отворяется. На снег выпрыгивает высокий человек в канадской штормовой куртке. Он нагибается и кричит сквозь вой пурги и рев мотора:

- Извините, едва не раздавили... Далеко ли до усадьбы?

- Три километра! Сворачивайте к скалам...

Рев мотора заглушает голос. Приезжий манит в кабину.

Узнаю вездеход аэропорта. Зачем тяжелую машину гонят в такую дьявольскую пургу из районного центра в оленеводческий совхоз?

Отряхнув снег, втискиваемся с Пинэтауном вслед за приезжим в кабину вездехода и захлопываем дверцу. Рев мотора стихает. Светятся циферблаты приборов, блестят белки глаз водителя. Его-то я знаю - это механик аэропорта. И еще кто-то незнакомый сидит в кабине.

- Привет, Джек Лондон, куда в такую непогодь понесло?.. Чуть не прихлопнул тебя гусеницей! - Механик включает в кабине свет.

- На Омолон еду.

Незнакомец быстро откидывает капюшон. Он еще молод. Лицо широкое, на высокий лоб спадают каштановые пряди, четко обрисованы полные губы; из-под густых бровей внимательно смотрят живые серые глаза.

Незнакомец протягивает большую ладонь и улыбается, поблескивая золотым зубом:

- Так вы и есть омолонский Жюль Верн? Познакомимся. Андрей Буранов... из Магадана. Еду принимать ваш совхоз.

Голос у него мягкий и звучный.

- В такую пору? Как пробрались в Заполярье?

- Самолетом до Средне-Колымска, "по веревочке" - почтой в районный центр, на вездеходе к вам.

- Ловко! В Магадане не зевают.

- Вездеход на усадьбе загрузят олениной?

- Конечно, у кораля целый штабель мороженых тушек.

- А районный центр без мяса... - хмурится Буранов.

- Пургу пережидаем, не везут олени в такую непогоду.

Гость из Магадана усмехается:

- Пережидать непогоду будем - далеко не уедем. А техника на что?

- Ого, видно, в Магадане не привыкли ждать!

- Не привыкли... - спокойно соглашается приезжий.

Много чудес наслышались мы в Заполярье о Дальнем таежном строительстве, о преобразовании целого края в верховьях Колымы, Индигирки и на Яне. Очевидно, там, на Юге, совсем иной размах жизни.

Снег бессильно ударяется в смотровые стекла.

- Вот бы Омолону такой размах, - размышляю вслух.

Буранов с любопытством поглядывает на меня.

- Рад, что встретились, нужное дело задумали с Омолоном, но рискованное.

- Нужное? Не все так думают...

Рассказываю о своих треволнениях. Вытаскиваю из полевой сумки карту и показываю обширные ягельные боры, открытые на Омолоне, они раскрашены на планшете желтой тушью. Рассказываю и о бумажке с тяжким обязательством.

- Лихой директор! - смеется Буранов. - Хорошо, что не испугались. Ехать на Омолон нужно, и быстрее, а вот гнать многотысячный табун дальше на плоскогорье Синего хребта без глубокой разведки нельзя.

- У нас ламутская карта Синего хребта есть.

- И ей полсотни лет? А если тайга сгорела, в гарях загубите табун?

Буранов, конечно, прав. Вероятно, в райкоме он хорошо ознакомился с нашими смоленскими материалами. О разведке Синего хребта мы давно мечтали. Но два месяца, потерянные на усадьбе, отняли драгоценное время. Правда, была последняя возможность... Но можно ли думать об этом в военное время?

- Есть одна возможность быстрой разведки...

- Какая? - живо спрашивает Буранов.

- Самолет. Осмотр с воздуха Омолонской тайги и подходов к Синему хребту.

Гость из Магадана задумывается. С тревогой всматриваюсь в мужественное лицо, тронутое полярным загаром. Не сгоряча ли брякнул о самолете, и так уж окрестили "смоленским Жюль Верном", ведь каждый самолет дорог сейчас далекому фронту.

- Самолет... - Буранов задумчиво потирает лоб. - Вы, кажется, правы единственная возможность. Ану-ка, пишите докладную генералу.