Эллиот Рузвельт - Его глазами Страница 51

— Не очень скоро, во всяком случае, не раньше, чем через несколько месяцев. Мне кажется, Сталин предложил объявить войну Японии и начать боевые действия на Дальнем Востоке, чтобы одержать окончательную победу в споре о втором фронте на западе. Он согласен вступить в войну, как только сможет перебросить войска и вооружение через Сибирь, если мы обещаем начать первого мая вторжение на западе. Но в конечном счете с военной точки зрения будет разумнее, если русские обрушатся на Гитлера всей своей мощью на Восточном фронте. У Сталина будет еще достаточно времени для войны с Японией после разгрома Гитлера.

Я все еще был так ошеломлен новостью, что не мог ничего сказать.

— Итак, — продолжал отец, — он согласился объявить Японии войну, как только сможет перебросить войска и материалы через Сибирь — по единственной железной дороге. Он указал и срок: через шесть месяцев после окончательного разгрома Гитлера. Во всяком случае, мне хотелось в связи с этим поговорить с ним о многом: о послевоенном Китае, о китайских коммунистах и т. п. Ряд вопросов я не мог затрагивать в присутствии Уинстона, поскольку они в значительной степени касались экстерриториальных прав англичан в Гонконге, Кантоне и Шанхае… Ведь речь шла о том, что если бы мы обещали поддержать Чан Кайши против англичан в этом вопросе, он согласился бы создать в Китае подлинно демократическое правительство. А Чан беспокоился относительно намерений русских в Манчжурии… хотя я не думаю, чтобы это волновало его и теперь. Дядя Джо согласился с тем, что Манчжурия, разумеется, останется китайцам, и обещал помочь нам поддержать Чан Кайши против англичан… А Пат Хэрли отправился в Москву продолжать переговоры.

Это напомнило мне, что и я в некоторой степени участвовал в составлении и обсуждении соглашения трех держав о будущем Ирана. Я спросил отца, было ли оно в конце концов подписано.

— Да, конечно. Подписано, скреплено печатью и доставлено по назначению. И, кстати, спасибо тебе за твою работу. Пат Хэрли, — продолжал отец, — хорошо поработал. Если есть на свете человек, способный распутать узел китайской внутренней политики, то это Пат Хэрли. — Знаешь, Эллиот, продолжал отец, сбрасывая одеяло, чтобы встать, — люди типа Пата Хэрли бесценны. Почему? Да потому, что они преданы. Я могу давать ему такие поручения, каких никогда не дал бы человеку из государственного департамента, потому что на Хэрли я могу положиться. Ты меня понимаешь?

Я подумал о чиновниках государственного департамента, нередко ставивших отца в положение, из которого ему приходилось выпутываться самому.

— Ты знаешь, — продолжал отец, — сколько раз люди из государственного департамента пытались скрыть адресованные мне сообщения, задержать их, как-нибудь не пропустить их ко мне, — и только потому, что некоторые из этих профессиональных дипломатов не согласны с моим мнением. Им следовало бы работать у Черчилля. Да фактически они значительную часть своего времени и работают на него. Только подумай: чуть не все они считают, что Америке следует определять свою внешнюю политику таким образом: смотреть, что делают англичане, а затем подражать им. Дело не в том, демократы они или республиканцы, — сказал отец, раздражаясь в ходе своих рассуждений. Насколько мне известно, Пат Хэрли и еще несколько человек, работающих со мною, — республиканцы до мозга костей. Но они знают, что их родина ведет войну, и готовы сделать для нее все, что в их силах. И они это делают.

Вошел Артур Приттимен и стал помогать отцу одеваться.

— Еще шесть лет назад мне советовали, — продолжал отец, — произвести в государственном департаменте чистку. Он похож на английское министерство иностранных дел, где сидит человек, носящий звание постоянного заместителя министра. Он остается постоянным заместителем при любом правительстве — и при консервативном, и при лейбористском, и при либеральном. Для него это безразлично. Он — постоянный. Так и с нашим государственным департаментом. Люди вроде Пата Хэрли вдвое ценнее. Пату нужно только указывать, что именно делать. Если ему скажешь, он выполнит честно и хорошо. — Отец сам себя поймал на том, что стал повышать голос, и улыбнулся.

— Что же ты? — сказал он, — ведь считается, что я отдыхаю. Это твоя вина; ты заставил меня вспомнить этих господ в полосатых штанах из государственного департамента.

Я засмеялся; отец спросил меня, почему я не переодеваюсь к обеду. Я сказал, что не получил приглашения, но даже если бы и был приглашен, то не пошел бы.

— Я устал, папа. У меня было много работы, а кроме того, прошлую ночь я не спал. Я только перекушу и отправлюсь спать.

Он посмотрел на меня с завистью.

— Но завтра ты будешь здесь?

— Да, конечно. Во всяком случае часов до 4 или 5.

Утром я снова был у отца, и он сказал мне, что по вопросу о вступлении Турции в войну уже принято окончательное решение, и притом отрицательное.

— Мне кажется, — сказал отец, — что это была в некотором роде последняя попытка Черчилля настоять на наступлении союзников с юга, со стороны Средиземного моря.

Я спросил отца, заняла ли Россия какую-либо позицию в этом вопросе. Он улыбнулся.

— Сталин сказал, что Турции не надо ничего давать по ленд-лизу в случае, если это повлечет за собой малейшую задержку наступления на Западном фронте. Сегодня мы с Уинстоном собираемся составить какое-нибудь заявление, чтобы спасти престиж Турции. Ведь газеты уже почти месяц пишут, что она намерена объявить войну Германии.

Я размышлял о том, что Сталин и отец сумели поладить и что нас с ним, очевидно, объединяют общие интересы. Я высказал эту мысль отцу, и он заметил:

— Важнее всего было разъяснить Сталину, что Соединенные Штаты и Великобритания не объединились в блок против Советского Союза. Мне кажется, что мы раз и навсегда рассеяли это представление. Я надеюсь, что это так. После войны все дело может расстроиться только в случае, если мир снова разделится и Россия окажется против Англии и нас. Вот почему сегодня, как и завтра, наша главная задача — сохранить за собою роль третейского судьи, роль посредника между Россией и Англией.

Было ясно, что, действуя таким образом, Соединенные Штаты заняли руководящее положение в мире. В своей внешней политике мы перестали тащиться в хвосте у Англии. Отец сумел продемонстрировать на конференции, что мы не зависим от своего английского сородича, что мы ставим себе задачей согласовывать в будущей организации Объединенных наций диаметрально противоположные взгляды английских империалистов и русских коммунистов. История покажет, удастся ли осуществить это, но я могу констатировать, что в Каире, после Тегеранской конференции, отец был убежден, что такая политика сможет быть проведена на благо всех заинтересованных сторон, среди которых далеко не последнее место занимают малые государства.