Андрей Меркулов - В путь за косым дождём Страница 51

Юности свойственно стремление к идеалу, ко всему необычному, тоска по крыльям. В лучах рассвета нам кажется, что весь мир вырвется сейчас из клетки меридианов и любая дорога ведет так далеко — за горизонт... Теперь весна покойно стоит над городом, и нет войны, и там, где мотались по ветру аэростаты воздушного заграждения, безмятежно рисуются на дымке вечерней зари силуэты высотных зданий. Но так же, как и в дни нашей молодости, тот, кто уходит навстречу жизни, решает по праву юности главное для себя, независимо от выбора профессии, — не кем быть, а каким быть.

Когда в большом парке над рекой я вижу прямые аллеи разросшихся деревьев, я вспоминаю о том, кто их сажал. Он не мечтал стать Героем Советского Союза, лауреатом Государственной премии, полковником, он просто хотел летать и жить не мог без полетов. Он этого добился и сейчас уверенно может сказать: никто не привел его в авиацию за руку. Он сам захотел и пришел. Жизнь Сергея Анохина стала уроком целеустремленности.

В дни войны он испытывал десантный танк с крыльями планера — тяжелая машина, по форме далекая от аэродинамики, с узкой, без всякого обзора, смотровой щелью, поднималась в воздух на буксире за бомбардировщиком. Потом в очень сложных условиях он вывозил на планере из тыла противника раненых партизан. В мае 1945 года, едва кончилась война, он испытывал истребитель, но внезапно при пикировании у самолета отломилось крыло, началось беспорядочное падение, при котором летчика сильно ударило о кабину. Он приземлился на парашюте со сломанной рукой и сильным ушибом головы. Как видно, война для него так и не кончилась — после этой аварии ему удалили левый глаз. Казалось, летная работа потеряна навсегда. Но сразу же после больницы, с первого дня в крымском санатории, на той земле, где он начинал когда-то планеристом свой путь летчика, он стал упорно тренироваться для возвращения в строй; целыми днями подбрасывал и ловил камушки, как в детской игре, только чтобы вернуть себе нормальное глубинное зрение, столь необходимое при посадке, и в конце концов научился снова видеть одним глазом, как двумя. Весь сложный переход к послевоенной реактивной технике, нелегко доставшийся даже абсолютно здоровым людям, он совершил уже с одним глазом и вопреки всем трудностям в числе самых первых испытателей начал летать на всех возможных типах новых, необычных самолетов.

Он много сделал для авиации — сотни всевозможных машин прошли через его недрогнувшие руки, и он летал на всех типах самолетов до рекордно предельного возраста — пятидесяти трех лет. И для молодой космонавтики, тренируя первых космонавтов на невесомость. И для пассажирского транспорта — проверяя безопасность ТУ-104 и доказав, что эта большая машина не имеет склонности входить в штопор и даже сама выходит из него: он испытывал ее тогда без катапульты, которой она не была оборудована, и в случае необходимости должен был выпустить шасси — временное устройство подтянуло бы кресло пилота к люку, откуда пришлось бы выбираться своими силами.

Его необычайно долгая летная жизнь насыщена многими сильными впечатлениями, но в своей небольшой книге «Путь в небо» он очень скупо и коротко говорит о себе и много — о своих товарищах по работе. О том, как Георгий Михайлович Шиянов, теперь уже сам испытавший больше сотни самолетов, учился у старейшего испытателя Козлова, летавшего с 1917 года, первого года революции; о том, как Валентин Васин внезапно остался на большой высоте без подачи кислорода и вынужден был, задыхаясь, пикировать вниз, туда, где можно сбросить фонарь с кабины самолета и дышать обычным воздухом; или о том, как Григорий Александрович Седов, спасая машину, садился на опытном скоростном реактивном истребителе с разрушенными рулями высоты; Амет-хан пикировал до звуковой скорости на планере, а Николай Нуждин по заданию ученых прошел через центр грозового облака...

Когда я вижу в безмятежно-ясном небе их белый след, я всегда вспоминаю о том, что эта хрупкая седая нитка — лишь случайный эффектный штрих, как тающий след за кормой корабля, на долгом пути нелегкого труда... Как и все, по утрам они выходят на работу. И в метро их не отличишь от остальных москвичей — если бы они носили каждый день все свои ордена, летная комната была бы похожа не на рабочее место, а на Парад Победы. Но для них это просто цех, отсюда, из больших окон, видна взлетная полоса и стоящие на поле их крылатые станки.

Анохин, Перелет, Коккинаки, Седов, Шиянов, Рыбко, Шелест, Опадчий, Юганов, Амет-хан, Паршин, Верников, Гарнаев, Машковский, Алашеев, Нефедов, Степан Микоян, Владимир Ильюшин или Олег Гудков — все они приходили в испытательную авиацию своими путями, каждый со своим характером, но профессия неизбежно вырабатывает у них общий комплекс поведения, необходимый испытателю. Они привыкли к долгому изнурительному ожиданию опасности и к осторожности наверняка — в таком серьезном деле всегда делают только небольшой, постепенный шаг вперед. Они привыкли к своим летным будням, но испытательный полет все равно сам по себе никогда не станет будничным, слишком велико напряжение. Чувство опасности со временем все больше поддается контролю, но оно все равно не доставляет большого удовольствия, как и физические перегрузки, несмотря на привычку к ним; а нервные перегрузки иногда вдруг сказываются в быту неожиданной рассеянностью: однажды Гарнаев, который ничего не забывал в полете, оставив на улице свой автомобиль, положил ключи на его крышу, а потом долго искал их дома, и это естественно, потому что, по его собственным словам, круглые сутки самолет продолжает идти за летчиком, неотвязно, как тень... Они отправляются в полет задолго до того, как застегнут на себе ремни в машине, — так шел Анохин на испытание реверса элерона, так шел Ильюшин на достижение мирового рекорда высоты или Мосолов на рекорд скорости.

Разные пути ведут в испытатели. У Шиянова был дядя, улан, ставший затем пилотом. В то время в летчики охотно брали желающих из кавалерии, как наиболее тренированных для быстрых реакций. И это яркое воспоминание детства об улане, охотно оседлавшем аэроплан, помогло самому Шиянову, работавшему авиамехаником в ЦАГИ, решиться просить старейшего испытателя Ивана Фроловича Козлова взять к себе в ученики. Анохин сначала был планеристом, Гарнаев — истребителем и любителем парашютного спорта, Юганов — воспитанником авиационного полка, Ильюшин — выпускником инженерной академии, Перелет — военным летчиком, знающим тяжелые машины разных типов. Важнее всего, очевидно, то, что дало название нашему фильму, — цель жизни. «Нет иной свободы, кроме свободы человека, стремящегося к какой-либо цели», — сказал Сент-Экзюпери.