Лев Копелев - Хранить вечно Страница 52

…На меня смотрели сосредеточенно-пристальные глаза. Скоро партбюро будет разбирать мое «дело» — обвинение в жалости к немцам. Но был же Грауденц, и нельзя из страха перед злой брехней, перед мелкой склокой отречься от правды. И эти ошарашенные войной немецкие парни должны завтра стать нашими товарищами.

— Конечно, у вас в Германии много фашистов, в партии три миллиона. Но ведь и среди них настоящих фанатиков значительно меньше. Как вы думаете?

— Да, да, меньше, конечно, меньше, несколько десятков тысяч было, а теперь еще меньше.

— Зато гораздо больше таких, кто были пособниками, попутчиками по глупости, из трусости или из корысти. Но ведь огромное большинство народа, десятки миллионов немцев сами оказались жертвами гитлеровского режима, жертвами войны…

— Да, да, именно так, очень правильно… Большинство народа обмануто… Что могут маленькие люди перед такой силой?

— Нельзя отречься от своей нации, как нельзя отречься от себя, выпрыгнуть из себя… Такой порыв понятен. Вероятно, многие немцы испытывают нестерпимый стыд, отчаяние. И теперь с каждым днем таких немцев будет больше. Это можно понять, но этого нельзя одобрить… Когда раньше, два-три года тому назад, иные немецкие антифашисты в эмиграции и на родине хотели отречься от Германии, это было в Дни побед вермахта, когда флаги со свастикой торчали и на берегах Волги, и за Полярным кругом, и в Сахаре, когда Гитлер и Геббельс возвещали скорую победу Германии… Тогда такие порывы могли вызвать только восхищение, их искренность подтверждалась кровью, жизнью. Немцы, которые не хотели оставаться немцами в годы побед нацизма, были героями. Но отрекаться от своей нации в годы бедствий, унижений, бесславия — это уже скорее признак малодушия. Подобных бедствий ваша родина не знала со времен Тридцатилетней войны, подобных унижений не испытывала со времен наполеоновских завоеваний. Сейчас Германии, как никогда раньше, нужны честные и сильные люди.

На несколько минут я услышал себя, ощутил, что слова, которые произношу, начинают жить независимо, отдельно от меня. Их слушали солдаты в чужих мундирах, бывалые фронтовики — у них жестко отвердевшие серо-темные лица, пригашенные взгляды — и молодые новобранцы — у них лица мягче, светлее и смотрят открытее. Они — военнопленные, одни вовсе не знают, что с их родными, близкими; другие уже знают, что погибли под бомбами. Они мучительно гадают: что дома, что ждет их и их родных, их страну. Другие вообще ни о чем не думают, просто довольны, что сейчас вдали от опасностей, от смерти, не голодают, есть курево — знай только, слушай пропаганду, пусть и чужую, обратную привычной. Солдатское правило: «живи из руки в рот», не думая о завтрашнем дне — неизвестно ведь, доживешь ли? — не заботясь ни о чем недостижимом, чего нельзя получить сейчас, а только об этой реальной минуте: сейчас поесть до отвала, прижать ладную бабу, покурить, сменить вшивое белье, поспать, выпить сколько удастся, а потом терпеливо жди и надейся. Может, еще раз удастся. И помни: «Die Hälfte seines Lebens wartet der Soldat vergebens» (максима немецких казарм: «Полжизни всечасно солдат ждет напрасно»).

А я говорил им, что настоящее величие Германии никогда не создавалось оружием, не добывалось военными победами; наоборот, войны приносили немцам только бедствия и унижения, крестовые походы и религиозные междуусобицы, Тридцатилетняя война и Семилетняя, и наполеоновские…

— Вас учили, что прусские, бисмарковские победы создали Германскую империю, могучую и процветающую, но это была мнимая мощь и тлетворное цветение… После Седана не прошло и полустолетия, а уже был Верден, крушение империи, Версальский мир. А теперь уже ясно, что новый мир будет похуже Версальского… Но есть иное, настоящее величие Германии, это величие немецкого духа, немецкого труда и немецкого разума. Вам есть чем гордиться. Немец Гутенберг изобрел книгопечатание, вот он действительно завоевал весь мир. Немцы Дюрер, Кранах и Гольбейн создавали живопись, которая столетиями радует людей разных стран и народов. Немец Мартин Лютер разбил оковы средневекового догматического мышления, обогатил ваш язык, вашу поэзию. Немцы Лейбниц, Кант, Фейербах учили мыслить все человечество. Немцы Лессинг, Гете, Шиллер, Гельдерлин, Гейне создали всемирную славу немецкой литературе. И теперь есть прекрасные писатели, которых от вас скрывают: братья Томас Манн и Генрих Манн, Иоганнес Бехер, Бертольд Брехт, Анна Зегерс, Эрих Вайнерт… Немцы Бах, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Шуман, Вагнер тоже завоевали мир прекрасной музыкой… Немцы Гельмгольц, Геккель, Рентген, Фабер, Эйнштейн (хотя нацисты изгнали его как еврея, он такой же немец, как Дизель или Цеппелин), немецкие ученые и немецкие инженеры, немецкие рабочие и немецкие крестьяне заслужили уважение и симпатию во всех странах земли.

Потом я говорил им о тех, кого называл истинными немецкими героями, выстроил длинный ряд: Ульрих фон Гуттен, Томас Мюнцер, Флориан Гейер, немецкие якобинцы Клооц и Форстер, Карл Маркс, Фридрих Энгельс, революционеры сорок восьмого года, Август Бебель, Вильгельм и Карл Либкнехты, спартаковцы, красногвардейцы двадцатых годов, Эрнст Тельман, Ион Шеер, Эдгар Андре, немецкие бойцы Интернациональных бригад в Испании, немецкие антифашисты в подполье, в советских войсках, в партизанских отрядах… Я доказывал, что все, кто видел достоинства Германии главным образом в императорской власти, в количестве пушек, в казарменном «порядке» и в захватнических походах, кто считал главными достоинствами немецкого национального характера безропотное, «трупное» послушание, бездумную самоотверженность, были злейшими врагами немецкой культуры. И поэтому периоды наивысшего расцвета немецкого духа и немецкой культуры не случайно совпадали с временами административно-политического и военного ослабления. На рубеже ХVIII и XIX веков столицей немецкого духа был маленький Веймар, а международное культурное значение Берлин приобрел после поражения империи, после Версаля. Значит, и сейчас немецкие патриоты не должны отчаиваться: военное поражение гитлеровской империи не может и не должно означать поражение немецкого духа, немецкой мысли… Напротив, только теперь освободятся все ее плодотворные силы.

Снова и снова повторял я, что нельзя отрекаться от своего народа, сказал, что если бы я был немцем, то именно теперь с особой настойчивостью утверждал бы причастность к трагической судьбе родины…

Они слушали внимательно, и мне показалось, что слушают не меня, а слова, живущие сами по себе в неожиданных, непривычных сочетаниях. Давно им знакомые понятия: немецкий дух, родина, национальная честь, слава предков — звучали вперемешку с вовсе незнакомыми словами или такими, которые вчера были еще враждебны: пролетарская революция… великая правда марксизма… научный коммунизм, рожденный в Германии… гуманистическая русская культура. Они слушали так напряженно, что тишина, казалось, становилась осязаемой. Потом начали спрашивать.