Г Владимов - Генерал и его армия Страница 52

Но как еще было до этого далеко! Два парома, отчаливших раньше, были опять на виду, и первый из них уже, наверное, пересекал ту невидимую вожделенную линию, которая зовется стрежнем и на прямом участке реки должна была находиться близ середины; в тишине натужливо стрекотали их состарившиеся движки, не заглушая при этом дремотно-ласкового подхлюпывания под бортом, - и в одно мгновение эта тишина оборвалась ревом и воем. То, что казалось уже преодоленным, встало перед ним новой преградой, и он сам едва не взвыл от обиды, от беспомощного гнева, когда увидел эскадрилью "юнкерсов", три тройки, стоявшие над его головою - так спокойно, точно у них была тут назначена встреча с ним. Они не летели, не плыли в небе, они именно стояли на месте, дожидаясь, когда он задерет голову и посмотрит на них, и затем тотчас же плавно сошли со своих мест, набирая скорость.

Первая тройка пикирующих штурмовиков "Юнкерс-87", у немцев именуемых "штука", а у нас получивших прозвище "лапотник", в аккуратном симметричном строю - один впереди, двое чуть приотстав, - прошла над паромом и вернулась, сделав красивый полукруг. За спиною, на своем берегу, торопливо затявкали скорострельные зенитки, роскошной басистой трелью разразился крупнокалиберный пулемет, но вспышки и облачка разрывов не помешали "юнкерсам" еще раз плавно уйти в боевой разворот для прицельного бомбометания или обстрела. Слишком рано он позволил себе только подумать: "Переживем..."

- ...товарищ командующий! - уже давно кричал ему радист из чрева бронетранспортера, протягивая трубку. - Вас просят.

- Слушаю! - прижав к уху теплую трубку, он расслышал прерывистое дыхание и далекий лязг танковых гусениц. Что-то случилось и там, на правом берегу, куда он так спешил и где, казалось ему, группа Нефедова уже исчерпала свою задачу. - Слушаю!.. У аппарата!

- Кто? - спросила трубка. - Кто меня слушает?

- Я, - сказал генерал, не переставая смотреть в небо. - Кобрисов слушает.

- Как? - переспросила трубка хриплым и точно бы пересыхающим от жажды голосом. - Кобрисов? Я такого не знаю... Не вызывал. Не слышал такого Кобрисова.

Бог ты мой, он совсем забыл, кто он сегодня, забыл свое условное имя, и это ему показалось еще одним неучтенным препятствием. В придачу ко всем неожиданностям, он себя уже раскрыл - и немецкими слухачами засечен, у них это быстро делается, а связь с правым берегом вот сейчас оборвется, бессмысленно настаивать и глупо надеяться, что полуоглохший Нефедов узнает его по голосу.

- Нефедов! - закричал он, обрадованный, что нашел выход. - Мы же вчера с тобой гудели. Вспомни, родной, водку пили, стихи я тебе читал... Ну? Вспомнил?

Трубка еще секунды три помолчала и ответила слабым голосом:

- Плохо дело, Киреев.

Вот кто он был сегодня - и вылетело из головы. Все эти "юнкерсы" вышибли.

-- Плохо дело, - повторила трубка. - "Фердинанды" тут у меня... Не предвидел, что объявятся. На хуторе скрывались, замаскированные... Восемь штук. А средства отражения какие? Гранаты, слава Богу, взяли противотанковые... Немного, правда. Бутылки с "каэсом"*, штук десять, но это же близко надо подпускать... А с ними автоматчиков - до взвода. Если даже прибавил со страху - все равно у меня людей меньше...

* КС - самовозгорающаяся жидкость, названная так по инициалам изобретателей - Качугина и Солодовникова. На Западе ее называют "коктейлем Молотова" (никакого отношения он к ней не имел).

Нефедов так себя раскрывал, поскольку и немцам было известно, какие у него "средства отражения". Самое страшное, что могло случиться, вот и случилось. Даже не так страшны были эти "юнкерсы", как упущенные воздушной разведкой "Фердинанды". Маскируемые, верно, копнами сена, вьшолзли эти самоходки-страшилища и поставили заслон его танкам. От удара их снаряда башню "тридцатьчетверки" вышибает из гнезда и отбрасывает чуть не на сто метров. А корпус... Какой там корпус! Погибли, погибли, еще не коснувшись берега, его "тарахтелки", "примуса", "керосинки". Против толстой брони "Фердинанда" что стоили их пушки! Зато его длиннющая пушка сделает из них обгорелые коробки. И он представил себе тупые рыла этих чудищ, уродливую заднюю посадку башни на корпусе, длиннейший хобот ствола с набалдашником дульного тормоза. И стало понятно, почему немецкая артиллерия не обрушилась тотчас на группу Нефедова, едва он себя раскрыл, не разворотила весь берег, который был же пристрелян заранее. Свои "Фердинанды" там, вот и весь секрет молчания. Нет, это невозможно было снести! Это было несправедливо! Ведь хорошо же все начиналось!..

- Нефедов! - закричал он в трубку молящим голосом, даже привзвизгнув. Задержи мне их! Любыми силами задержи!

- Какие у меня силы? - тем же усталым голосом сказал Нефедов. - Ну, постараемся, товарищ Киреев...

- А рота где же? Роту я тебе послал, под твое начало. У них и ружья противотанковые есть... Ну, и вообще - рота все-таки...

- Роту еще собирать и собирать. Где-то она пониже высадилась, течением снесло. Слышу, бой ведут... Слышу, но не вижу. И кажется мне... может, ошибаюсь, - загибается рота...

- Понятно, - сказал генерал упавшим голосом. - Понятно, милый... Ну, сейчас я тебе огонька подброшу, гаубичного. Свяжу тебя с ними, ты скорректируй...

- Слишком близко я их подпустил... Теперь только себе на голову корректировать.

- Что же ты так, Нефедов? Почему ж не разведал?

- Сам себя грызу... Но уж так.

В трубке послышался нарастающий лязг, в ухо ударило из нее грохотом, и генерал трубку выронил - в руки Донского.

- Любого огня требуй, - сказал генерал. Донской молча кивнул, ничуть не изменясь в лице. - Только скажи, чтоб поаккуратней работали пушкари. Никому в смертники неохота.

Но сам он понимал, что и Нефедов, и двадцать его людей, так благополучно одолевшие водную преграду и укрепившиеся на пятачке, уже вдвойне смертники. Если не "Фердинанды" их втопчут в землю, так свои щедрым огоньком - как его ни корректируй. Это же надо Нефедову выйти из боя и всю группу отвести... Возможно ли это? Или уже так втянулись, что не выйти? Так что же, соображал он лихорадочно, вернуть танки назад, пока не поздно? Скомандовать, чтоб задержали погрузку - тех, что еще не погрузились? Нельзя, невозможно, дело начато, и он должен был предвидеть продолжение. Да ведь и предвидел же, знал хорошо: весь ужас переправы - что она неотменима.

Сошедший на воду - должен ее переплыть. Или на дно пойти. Только одно было позволено ему, генералу, - самому вернуться. Не упрекнет никто. Ни своя свита, ни все те, кто расценивали как дурь его желание переправиться вместе с ними. Но себе он простит когда-нибудь - так много надежд связавший с этим плацдармом, жизнью поклявшийся?

Впрочем, ни одну свою мысль он не мог до конца додумать. Только что он все видел и слышал, как потревоженный зверь, еще минуту назад, еще несколько секунд назад, и вот уже все переменилось, и он, оглохший, с поплывшими в глазах радужными кругами, не мог понять, что за всплески запрыгали вдруг по воде, по лоснящимся волнам, приближаясь к борту парома, зачем это его подхватили под руки и куда-то волокут Шестериков с Донским, и отчего вдруг, побелев лицом, отпрянул радист в открытом люке бронетранспортера, и как странно, съежась, скорчась на сиденье, прикрывает голову руками - руками! Сиротин.