Николай Князев - Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны Страница 52

Барон Унгерн прилагал максимальные старания к тому, чтобы вовремя лично поспевать повсюду, желая сохранять возможный контроль над боевыми действиями. С 12 до 16 часов обе стороны отдыхали. Каждый из противников производил в эти часы перегруппировки, в соответствии со своими дальнейшими планами, под прикрытием ружейной и артиллерийской перестрелки. В 16 часов Унгерн первый перешел в наступление. Дважды он лично водил свои сотни на занятые противником высоты восточного фаса обороны города, но обе эти попытки успеха не имели.

В 19 часов 7 июня красные повели наступление на наш левый фланг. Они незадолго перед тем получили из Усть-Кяхты свежее подкрепление, в виде двух батальонов пехоты и 4–орудийной батареи. На этом участке бой гремел до наступления темноты. Доблестный полковник Парыгин отбил все атаки, вероятно, со значительными потерями на стороне противника. Ночью окрестности города затихли. До рассвета не раздалось ни одного выстрела.

Но для нас, превратившихся за истекший день из нападающей стороны в обороняющуюся, в этой затаившейся тишине вырастали тревожные призраки. Вместе с туманом они ползли из падей вверх по склонам занятых нами гор. Мы чувствовали, что активность противника повышается и предвидели большие осложнения в самом недалеком будущем. Начальник троицкосавского гарнизона правильно рассудил, что лобовыми атаками барона разбить трудно, во всяком случае, это стоило бы больших жертв. Для облегчения своей задачи он решил прибегнуть к диверсии в наш тыл Сретенской бригады с двумя горными орудиями. Под покровом темноты сретенцы прошли хорошо знакомыми им глубокими лесистыми падями через наш слабо охраняемый юго-восточный участок фронта и заняли улус Аршан — Суджи.

Этим маневром красные отрезали единственную дорогу на юг, на Карнаков- скую заимку, которая шла именно через падь Суджи (тракт на Ургу красные могли в любой момент закрыть). Сложившиеся положение было чрезвычайно опасно для барона, но само по себе далеко еще не убийственное, потому что Сретенская бригада имела в своих рядах не более 400–420 бойцов. Трагедия заключалась в том, что появление красных кавалеристов в нашем тылу явилось полнейшей неожиданностью для всех чинов унгерновского отряда.

Последний акт троицкосавской трагедии начался тем, что 8 июня советские войска повели энергичное наступление на наш левый фланг, со стороны Ургинского тракта, силами полка пехоты. На северном и восточном участках они ограничивались перестрелкой. Унгерновцы стойко оборонялись и барон, видимо, комбинировал в голове какой-то контрманевр. Но около 8 часов все быстро изменилось после того, как сретенцы открыли из своей засады артиллерийский и ружейный огонь по нашему обозу. В тылу поднялась паника. Обозники порубили постромки повозок и устремились через сопки на юг, без дорог, по кратчайшему направлению. В разбросанных по отдельным вершинам и не связанных между собой сотнях создалось представление, что мы окружены: помилуйте, глубоко в тылу гремит неприятельская артиллерия. Красноармейцы учли наше неустойчивое состояние духа и с удвоенной силой перешли в общее наступление по всему фронту. Унгерновцы начали отходить…

На некоторых участках отступление приняло беспорядочный характер, но большинство сотен и пулеметчики отходили с боем. В момент катастрофы барон находился в центре своего расположения, возле артиллерийского дивизиона. Возможно, что он принял бы меры к тому, чтобы спасти часть пушек, но получение им слепого ранения в седалищную часть туловища — ранения легкого, но весьма болезненного, отняло у него на время всю энергию.

При отступлении от Троицкосавска мы побросали 6 орудий, несколько пулеметов, весь обоз, денежный ящик, икону Ургинской Божией Матери, до 400 голов рогатого скота, а также всех убитых и раненых. Пленными мы потеряли 100 человек, по преимуществу монголов и китайцев. Невзирая на всевозможные “страсти” в виде обхода, паники и прочего, русские сотни понесли в боях и при отступлении сравнительно ничтожные потери.

Героическим усилием воли барон Унгерн заставил себя после ранения самостоятельно сесть на коня. Когда же он выскочил из опасной зоны, то приказал помочь ему сойти с седла. Выглядел тогда барон, как тяжело больной, осунулся, совершенно пожелтел, и после перевязки с полчаса лежал без движения. “Носилки начальнику дивизии… Подать носилки…”, — слышались голоса. Но барон отказался от носилок. Он поехал верхом. Всего лишь три дня он позволял себе роскошь садиться на коня и слезать с помощью вестового. Унгерн проклинал свою рану — и не только потому, что она лишила его необходимых сил в самый критический момент: он считал подобное ранение оскорбительным для офицера. “Лучше бы меня ранили в грудь, в живот, или куда угодно, но не в это позорное место”, — говорил он не раз в первые дни после Троицкосавска.

Чтобы совершенно закончить повествование о злосчастной бароновской ране, позволю себе передать рассказ доктора Рябухина, которого “дедушка” вызвал к себе тотчас после соединения с бригадой генерала Резухина. Доктор нашел рану барона в порядке и предложил извлечь пулю, которая отчетливо прощупывалась возле позвоночника. Барон в ужасе замахал руками:”Что Вы, что Вы,” — воскликнул он — “я ужасно боюсь боли и упаду в обморок от одних приготовлений к операции”.

Немного осталось теперь добавить к изложенному драматическому эпизоду. При отступлении унгерновцы разделились на три группы: некоторые сотни шли через сопки в обход пади Суджий и вышли на Карнаковскую заимку: другие отходили с боями на Ибицык параллельно с трактом, а третьи, стоявшие на правом фланге, вынуждены были обогнуть Троицкосавск с запада между городом и рекой Селенгой. Эта последняя группа с боем пробилась через речку Бурэн-гол (в 16 верстах на юг от Кяхты) и благополучно, без потерь присоединились к бригаде на уртоне Ибицык.

При разборе троицкосавской операции барона Унгерна, прежде всего, поражает то обстоятельство, что он не воспользовался блестящей возможностью заблаговременно выслать своих разведчиков вперед, в самый Троицкосавск, для получения точной информации о силах противника. Только этим можно объяснить осторожные, почти медлительные действия барона 5 и 6 июня. Если бы он знал, что в гарнизоне находиться только 650 русских солдат, то неужели он не налетел бы на них в самом лучшем партизанском стиле? Барон Унгерн имел свою собственную логику.

Казалось бы, все надежды на успех в борьбе с коммунистами он возлагал на поддержку казачьего населения. Мысль эта находит подтверждение в том, что он не пошел сразу на Троицкосавск, а направился в Кударинскую станицу, потому что сотник Нечаев и другие кударинцы обещали барону сразу же выставить целый полк, обнадеживая его, что у них все уже заранее подготовлено, и добровольцы тотчас же вступят в ряды унгерновцев, когда барон появится в станице. После же того, как “дедушка” лично убедился в неосновательности подобных заявлений, а из расспросов местных жителей удостоверился во вздорности проникавших в Монголию слухов об антибольшевистских восстаниях в Забайкалье, у него должно было бы отпасть главное основание к захвату Троицкосавска — надежда вызвать этим актом новое местное восстание против Советской власти. Тем не менее, барон идет из Кудары на Троицкосавск и три дня дерется за обладание городом.