Ги Бретон - Наполеон и Мария-Луиза Страница 52

А председателем суда был Омер Талон.

Прочитав написанное Фавра, судья помчался в тюрьму, для того чтобы уговорить приговоренного к смерти молчать.

– Если вы выдадите Мсье, скандал вспыхнет с новой силой и навредит королю, королеве, всему двору. Ваши обвинения против королевской семьи могут привести к падению монархии.

Видя, что его слова мало тронули пленника, Омер Талон добавил:

– Вы ведь верите в Бога. Примите же венец мученика, и небеса откроются для вас. Мсье будет обязан своей жизнью вашему молчанию, и если в будущем он не пожелает выполнить свои обязательства относительно вашей семьи, я напомню ему об этом.

Мысль о том, что он сможет без труда попасть в рай, понравилась Фавра. Он замолчал.

И спустя двое суток, 19 февраля 1790 года, был повешен на Гревской площади.

После казни все увидели, как некий священнослужитель проворно юркнул в карету и укатил. Это был аббат Ледюк, побочный сын Людовика XV, который находился рядом с приговоренным к смерти до самого последнего момента. Этот участник заговора помчался успокоить Мсье и заверить его в том, что «все прошло хорошо»…

Но Омер Талон на всякий случай сохранил эту записку Фавра.

А виконту Состену де Ларошфуко, ультра и сторонникам Конгрегации было известно о том, что эта записка была у мадам дю Кайла…

Во время империи Омер Талон был брошен по приказу Фуше в тюрьму по подозрению в сочувствии роялистам. Молодая Зоэ (вышедшая в 1802 году замуж за графа дю Кайла) напрасно предпринимала многочисленные попытки увидеться с узником. Когда портфель министра полиции был вручен Савари (герцогу де Ровиго), она вспомнила о том, что супруга нового министра была некогда ее подругой по пансиону. Она попросила аудиенции и была принята.

Быстро перебрав в памяти те двенадцать часов, которые она провела с герцогиней де Ровиго у мадам Кампан, графиня изложила суть своей просьбы.

– Я хотела бы увидеть своего отца, – сказала она.

И зарыдала.

Савари, очарованный этой красивой девушкой, приблизился к ней с лицемерным выражением на лице и пообещал ей выполнить ее просьбу. Но при этом поставил одно условие… И один из авторов мемуаров сообщает нам, что, «несмотря на испытываемое отвращение, мадемуазель Талон пришлось через многое пройти для того, чтобы попасть в камеру несчастного узника…»103

Потом, всякий раз, когда у нее возникало желание увидеться с отцом, Зоэ приходилось ложиться на софу, которую Ровиго, как мужчина очень предусмотрительный, установил в своем рабочем кабинете. Вначале это было простой формальностью. Затем партнеры начали испытывать друг к другу некоторую симпатию. И потом, по совместной договоренности, решили изменить место встреч.

Однажды, когда они лежали вдвоем совершенно голыми в спальне Ровиго на постели, превращенной их пылом в поле битвы, в комнату ворвалась с горшком воды в руках герцогиня, уже давно начавшая подозревать мужа в измене.

– Не двигаться! – крикнула она.

И, подбежав к кровати, облила с ног до головы любовников104.

«Вынужденные покинуть свой рай под действием этого ледяного душа, – сообщает нам барон де Блэ, – Зоэ и Ровиго стали чихать самым комичным образом. Затем министр побежал прикрыть шторой свою наготу, которая с каждой минутой становилась все ничтожнее…»105

Эта сцена не смогла разлучить любовников. Напротив. Они снова вернулись на софу в министерстве и еще долгие месяцы после этого получали наслаждение.

Их занятия любовью оказались плодотворными. Мадам дю Кайла вскоре подарила мужу толстого малыша, вылитого министра полиции.

В начале 1814 года, видя, что империя начинает трещать по всем швам, она встала на сторону оппозиции и получила от роялистского комитета поручение съездить в Хартвелл, где в то время находился Людовик XVIII. С согласия – а возможно, и при пособничестве – герцога де Ровиго она – без всяких затруднений – уехала в Англию и была принята претендентом на престол, узнавшим с некоторым беспокойством о том, что эта красивая женщина была дочерью председателя суда Омера Талона…

Зоэ, естественно, не сделала ни малейшего намека на бумаги, которые у нее были. Людовик XVIII был ей за это признателен и пообещал свое покровительство.

Вернувшись в Париж, она пришла к господину де Талейрану.

– Я только что приехала из Хартвелла, – сказала она. – Я виделась с королем, и он велел передать вам…

Министр подскочил в кресле:

– Да вы в своем уме, мадам? Вы смеете признаться мне в совершении подобного преступления?!

Затем, убедившись, что за дверью их никто не подслушивает, вернулся к Зоэ и тихо произнес:

– Итак, вы с ним виделись?.. Но ведь вам известно, что я – его покорный и преданный слуга?106

Такова была мадам дю Кайла, которую господин де Ларошфуко собирался усадить на колени Людовику XVIII…

Глава 19

Имя мадам дю Кайла служило пропуском для королевской гвардии

Он выставлял свою любовь напоказ, словно школьник.

Виконт Состен де Ларошфуко несколько раз усаживал к себе на колени мадам дю Кайла, стараясь внушить ей, что ей необходимо для спасения монархии, во имя счастья французов и во славу церкви переспать с королем.

Вместо ответа Зоэ начинала напевать один модный в то время романс. И все же однажды после его настойчивых уговоров она вскочила, потеряв терпение, и произнесла:

– Послушайте, Состен, если вы еще раз сделаете мне это глупое и смехотворное предложение, я уйду от вас и никогда больше не вернусь!

Прознав об этом категорическом отказе, ультраправые собрались уже было отказаться от своего плана, но тут им очень вовремя помог случай.

В конце 1817 года господин дю Кайла, с которым Зоэ рассталась еще в 1804 году, вдруг начал процесс против жены, публично обвинив ее в супружеской неверности и заявив, что она поэтому не имеет права воспитывать их детей, Валентину и Юголена.

Узнав о том, что муж намерен забрать у нее дорогих деточек, мадам дю Кайла была потрясена. И примчалась, вся в слезах, за советом к своему любовнику.

– Что я могу сделать? – спросила она, упав в его объятия.

Виконт увидел в этой ситуации неожиданную удачу. И сказал слащавым голосом:

– Надо пойти и попросить протекции у короля.

Вечером того же дня Зоэ попросила принца Конде, у которого она проживала, похлопотать перед Людовиком XVIII об аудиенции. Спустя два дня она была принята в Тюильри.

Увидев ее на пороге своего кабинета, король улыбнулся:

– Вы еще красивее, чем были в Хартвелле.

Затем он сделал ей несколько очень галантных комплиментов по поводу ее прически, платья и декольте, а в это время его пухлые пальцы нервно бегали по подлокотникам кресла на колесиках…