Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма Страница 52

Наконец, в соответствии с неоклассическим духом того времени, пики считались возвращением к отваге древнегреческих воинов, которые противопоставляли превосходящему по численности противнику сомкнутый строи ощетинившейся копьями фаланги. «Если мы – не спартанцы[562] или афиняне, нам следовало бы стать ими!» – вспылил один разгоряченный депутат, когда кто-то усомнился в полезности затеи с пиками.

Идеализация примитивного холодного оружия при наличии огнестрельного была странной стратегией для нации, способной производить лучшие ружья и пушки в мире. Но вместо них французская армия 1793 года получила сотни тысяч свежевыкованных пик. Если какой-либо генерал жаловался на бесполезность этого оружия, комиссары могли включить его имя в список подозреваемых в симпатии к контрреволюции. Он мог получить из Комитета общественной безопасности письмо с вызовом в Париж.

Наряду с выпуском пик Карно добился того, что производство всех видов французского оружия стало расти по экспоненте: главный военный завод Франции, который в 1793 году произвел 9 тысяч мушкетов, год спустя выдаст на-гора 145 тысяч мушкетов.

Французские рекруты из levée en masse были неопытны и плохо обучены. Чтобы избежать повторения паники и буйных мятежей, омрачивших первые несколько месяцев войны, власти распорядились постоянно исполнять для солдат революционные песни и мелодии, чтобы поддерживать в них боевой дух. Карно и Комитет издали бесконечную череду декретов. Многие из них повторяли очевидное, причем с очевидным раздражением, как, например: «Бейте всей массой[563] и всегда – в атакующем строю».

До падения Комитета в 1794 году Дюма придется регулярно переписываться с ним практически по всем вопросам логистики, тактики и стратегии. За неделю он получал множество писем, завизированных Карно[564] и другими членами Комитета.

Принимая свое назначение, Алекс Дюма наверняка знал о положении дел в столице, но он был отважен, самоуверен и упорен. Кроме того, его революционный пыл давал ему ощущение собственной неуязвимости, характерное для истинно верующих людей. Дюма вложил всю свою жизнь и душу в дело Революции, пусть даже по сути своей не был политиком. Для него пути назад не было. В отличие от многих других он не мог эмигрировать, если бы дело зашло слишком далеко: куда бы он отправился? В мире, где чернокожие были рабами, революционная Франция стала его землей обетованной, даже если ее приходилось делить с некоторыми отвратительными персонажами.

В любом случае общие политические взгляды Алекса Дюма не слишком отличались от воззрений инквизиторов политики, так что он чувствовал себя вправе не поддаваться запугиванию. Военный герой считает себя выше страха перед убийцами, присланными политиками, – история, обычная для многих революций и войн, хотя она далеко не всегда оканчивается хорошо для героя.

Вовсе не случайность, что на тот момент еще никто ничего не слышал о блестящем капитане артиллеристе по имени Наполеон Бонапарт, хотя Революция упростит его военную карьеру почти в такой же степени, как это случилось с Дюма. Если бы Старый порядок не пал, энергичный молодой курсант с Корсики наверняка бы окончил службу младшим офицером с множеством наград – на очень хорошем счету в Военном министерстве, но не больше.

Революция предоставила молодому Бонапарту огромные возможности. Но до лета 1793 года он умышленно сторонился происходящих в Париже событий. Это позволило ему держаться подальше от столицы во времена, когда изумительные военные свершения в правление одной политической группировки могли плохо сказаться на судьбе полководца после прихода к власти другой группы революционеров. Кроме того, в 1791–1792 гг. он был отчислен из французской армии за то, что вовремя не вернулся из трехмесячного отпуска: он был на Корсике, где участвовал в местных революционных делах как доброволец. (В документах Военного министерства имеется отметка о том, что лейтенант Бонапарт «бросил свою профессию[565] и был заменен 6 февраля 1792 года»)[566].

С другой стороны, Дюма обладал безрассудством[567] человека, нашедшего дело, за которое стоит умереть, – дело, которое спасло его мир и наполнило его жизнь безграничной надеждой и смыслом. В своей карьере он много раз проявит безрассудную отвагу, причем каждый новый подвиг будет вдохновлять его на еще более великие свершения.

10 сентября, через неделю после его назначения дивизионным генералом, Мари-Луиза родила их первого ребенка – дочь, которой они дали имя Александрина Эме[568]. Дюма прискакал в Вилле-Котре[569], чтобы быть с ними. Но, проведя всего четыре дня с женой и новорожденной, он узнал о назначении его главнокомандующим[570] целой армией и был вынужден уехать. Ему предстояло возглавить Западнопиренейскую армию, которая с момента формирования в апреле прошлого года вела мелкие стычки с испанскими войсками на французской стороне границы.

Дела складывались неважно: за пять месяцев конфликта в армии сменились четыре генерала. Каждого из них Комитет общественной безопасности снял с должности после очередной победы испанцев. «Это назначение[571] даст вам новые возможности доказать преданность общественному благу, сокрушив врагов, – писал военный министр. – Рвение к делу Республики, которое вы до сих пор проявляли, служит бесспорной гарантией того, что вы не станете щадить ее врагов». Министр заявил, что свойственные Дюма «патриотизм и отвага сделали его достойным доверия, оказанного нацией».

Клод Лабуре, который только начал называть своего зятя «генералом»[572], наверняка был в равной мере поражен, горд и напуган стремительным превращением молодого Алекса из простого кавалериста в главнокомандующего. 20 сентября он писал другу семьи:

Генерал прибыл сюда 15-го, а оставил нас вчера, 19-го, уехав дилижансом. Через несколько дней он будет в Пиренеях. Малютка чувствует себя хорошо, так же, как и Мари-Луиза. В присутствии мужа она держалась с большим мужеством и расплакалась только после его отъезда. Сегодня она вновь сама себе хозяйка. Она находит утешение в мысли о том, что все эти жертвы должны пойти во благо нации.

Настала первая годовщина основания Республики (и начала работы Национального конвента). В честь праздника правительство официально отменило христианский календарь и ввело в действие новый – революционный. Революционная система летоисчисления, использовавшаяся в документах до этого момента, рассматривала 1789 год (провозглашение Прав человека) Годом I Свободы. Однако теперь 1789-й ассоциировался с «ложной революцией» патриотов-аристократов (примиренцев и умеренных соглашателей), и к тому же свобода больше никого не заботила. Новый календарь стал лишь одной из бесчисленных утопических мер, принятых в правление якобинцев в 1793–1794 гг., но он выделяется хотя бы тем, что ни один человек не лишился жизни ради его введения.