Александр Городницкий - «У Геркулесовых столбов...». Моя кругосветная жизнь Страница 53

Через пару недель после этого в Амстердаме, где у меня был авторский вечер в русском кафе «Обломов», я около двух часов простоял в огромной очереди перед домом Анны Франк. Тоже шел дождь и не менее холодный, но очередь все прибывала. Белые и черные, юные и пожилые, японцы и американцы терпеливо ждали, чтобы, пройдя по дому, где и смотреть-то особенно нечего, почтить память еврейской девочки, вместе с ее семьей замученной фашистами уже в самом конце войны и оставившей свой дневник в назидание потомкам.

Мне вспомнилась некстати печальная история, произошедшая с пароходом, который в конце 30-х годов вышел из Гамбурга с еврейскими эмигрантами на борту. Их тогда никто не принял, и они вынуждены были вернуться обратно, чтобы быть задушенными в газовых камерах. Как необратимо изменилось за полвека человечество! Неужели потребовалось убить шесть миллионов человек, чтобы люди наконец опомнились? Что же ожидает завтра русскоязычных еврейских эмигрантов, которые бегут в Германию из сегодняшней России, кто на безбедную сытую жизнь под старость, кто, думая о детях и опасаясь за их будущее в нашей многострадальной и невычислимой стране?

Мысль эта в очередной раз пришла мне на ум в Штутгарте, бывшей столице княжества Вюртемберг. Мне здесь показали площадь, где в XVIII веке был повешен «Еврей Зюс», имя которого дало название роману любимого мною в детстве Лиона Фейхтвангера. Уже уезжая оттуда, я написал невеселую песенку:

…Скажет каждый, у кого ни спрошу,В этом городе повешен был Зюс.Отчего же я здесь вольно дышу,А в Россию возвращаться боюсь?Я сегодня, вспоминая о нем,Путь к спасению последний отверг,Там, где солнечным восходят виномВиноградники земли Вюртемберг.

В целом же, размышляя над загадкой многовековой привязанности европейских евреев к Германии, выразившейся, в частности, в том, что в качестве своего второго языка, идиш, они использовали немецкий жаргон, привязанности, которую даже Холокост не сумел разрушить, я прихожу к выводу, что альтруизм сильнее ненависти.

В центре Гамбурга, на берегу внутреннего озера Альстер, рядом с величественной ратушей, восстановленной после англо-американских бомбежек, стоит небольшой памятник великому немецкому поэту Генриху Гейне. Грустный понурый Гейне, чем-то напоминающий горестный памятник Гоголю в Москве, задвинутый с Арбатской площади за дом, где он умер, стоит, ни на кого не глядя. Как будто предчувствует черные годы фашизма. На четырех стенках постамента укреплены чугунные барельефы, на которых изображены мрачные сцены из времен Холокоста: штурмовики сжигают книги Гейне, свергают памятник и швыряют его в яму с отбросами. Теперь памятник водружен на прежнее место. Надолго ли? Гейне был первым немецким поэтом, которого я услышал в детстве, еще до войны, в первом классе. Я тогда занимался в немецкой группе, где меня обучали немецкому языку, и вот, после Пушкина и русских народных сказок, сразу немецкий стих Генриха Гейне.

Возможно, именно поэтому Гейне был и остается моим самым любимым из всех немецких поэтов. Когда я попадаю в старые районы немецких городов, то вспоминаю его знаменитую поэму «Германия». И дух гейневской поэзии снова охватывает меня, как в далеком детстве, когда я, конечно, и мечтать не мог о том, чтобы увидеть немецкие города. Гейне прошел тот же горький путь, что и его народ. И сейчас вернулся обратно, в родную Германию, вернув себе звание великого немецкого поэта. Когда я стою на ратушной площади Гамбурга и смотрю на этот памятник, то всегда думаю о судьбе Гейне и о судьбах тех евреев, которые увеличили славу немецкого языка и культуру немецкого народа.

Бронзовый Гейне на ратушной площади Гамбурга,Сумрачный гений германский, похожий на Гамлета,Стынущий молча у края холодных морей.Видят туристы глазами, до слез умиленными,Что не сгорел с остальными шестью миллионамиЭтот случайно избегнувший казни еврей.Бронзовый Гейне над облаком гари ли, смога ли,Напоминающий обликом скорбного ГоголяВ скверике пыльном напротив Арбатских ворот.Благоговейно субботами и воскресеньямиБюргеры здесь собираются целыми семьями, —Непредсказуем грядущего дня поворот.Бронзовый Гейне, из ямы с отбросами вынутый,Сброшенный раз с пьедестала и снова воздвигнутый,Пахнущий дымом своих уничтоженных книг,Пусть отличаются наши родные наречия,Радуюсь этой, такой неожиданной встрече я,Единокровный поклонник твой и ученик.Бронзовый Гейне на площади шумного Гамбурга. —Рюмка рейнвейна над узкой портовою дамбою,Голод блокады, ушедших друзей имена,Контур Европы над желтою школьной указкою,Черный сугроб под пробитой немецкою каскою,«Traurigen Monat November», родная страна.Бронзовый Гейне, грустящий на площади Гамбурга, —Томик стихов в переводах, мне помнится, Вайнберга,Послевоенный лежащий в руинах Большой.Малая Невка, лесистый ли Гарц, Лорелея ли, —Что за мечты мы в мальчишеском сердце лелеяли,К странам чужим прирастая незрелой душой?Бронзовый Гейне, что зябко под ветром сутулится,Не переменишь рождением данную улицу,Город и век, ни в Германии, ни на Руси.Так повелось со времен Перуна или Одина.Что же поделаешь, если свобода и Родина —Две несовместные вещи – проси не проси?

Всякий раз, попадая в Гамбург, я удивлялся его сходству с моим родным Ленинградом-Петербургом. Потому что Гамбург – морской город, хотя и достаточно далеко находится от моря, но тем не менее Эльба – огромная река, на ней морской порт и огромное количество каналов. Кстати, я с удивлением узнал, когда попал в Гамбург впервые, что по количеству каналов он превосходит Петербург, Венецию и Амстердам, вместе взятые. А что касается образца, с которого Петр Великий строил Санкт-Петербург, то многие считают, что это не Амстердам, а Гамбург, где Петр тоже неоднократно бывал.

Множество мостов, переплетения каналов, порт с морскими судами, крики чаек образуют совершенно неповторимую ауру Гамбурга, близко сроднив его с моим родным Питером. Кроме того, они похожи скверной дождливой погодой и постоянной угрозой наводнений, которые в Гамбурге и в Питере нередко приобретали катастрофический размах.

В сентябре 2000 года в Гамбурге, где мы были вместе с Александром Костроминым, немецкий музыкант, работавший одновременно пилотом Люфтганзы, тридцатидвухлетний красавец Нильс Вулькоп предложил записать диск с моими песнями у него в студии, снабдив их переводами на немецкий язык. Нильс с детства увлекался музыкой и решил посвятить себя ей. Однако надо было зарабатывать на жизнь. Поэтому он окончил летное училище и стал летать, чтобы заработать деньги на студию звукозаписи. Мои песни ему понравились, хотя он ни слова не понимает по-русски. «В них есть какая-то сила, – говорит он, – я чувствую это по интонации».