Август Кубичек - Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940 Страница 53

Когда он хотел изучить какое-то определенное здание, один только его внешний вид не удовлетворял его. Меня всегда поражало, насколько хорошо он был информирован о боковых дверях, лестницах и даже о запасных выходах и малоизвестных проходах. Он подходил к зданию со всех сторон; ничто он так не презирал, как великолепные показные фасады, предназначенные для того, чтобы скрыть какой-нибудь недостаток планировки. Красивые фасады всегда были подозрительны. Штукатурка, по его мнению, была плохим материалом, который ни один архитектор не должен был использовать. Он ни разу не обманулся и часто показывал мне, что та или иная конструкция, нацеленная чисто на зрительный эффект, просто блеф. Так, Рингштрассе стала для него объектом, посредством которого он мог измерять свои знания архитектуры и демонстрировать свои взгляды.

В то время также появились его первые схемы перепланировки больших площадей. Я отчетливо помню их. Например, он рассматривал площадь Героев (внешняя дворцовая площадь Хофбурга; в центре площади установлены памятники принцу Евгению Савойскому и эрцгерцогу Карлу; в 1938 г. жители Вены приветствовали здесь Гитлера. – Пер.) между Хофбургом и парком Фольксгартен (старейший общественный парк Вены, разбит в 1823 г. на месте разрушенных французами крепостных валов. – Пер.) как почти идеальное место для массовых митингов не только потому, что полукругом стоящие прилегающие к площади здания давали уникальную возможность вместить собравшееся множество народа, но и потому, что каждый человек в этой толпе получал огромное, грандиозное впечатление, куда бы он ни посмотрел. Я думал, что эти наблюдения были пустой игрой пылкого воображения, но тем не менее мне всегда приходилось принимать участие в таких экспериментах. Адольф также очень любил и площадь Шварценбергплац (на ней стоит конная статуя фельдмаршала К. Шварценберга, главнокомандующего войсками союзников в Битве народов при Лейпциге в 1813 г. – Пер.). Мы иногда ходили туда во время антракта в Опере, чтобы полюбоваться в темноте фантастически освещенными фонтанами. Это зрелище нам очень нравилось. Постоянно пенящаяся вода поднималась вверх, подкрашиваемая по очереди красным, желтым и синим светом различных прожекторов. Цвет и движение, соединяясь, создавали невероятное множество световых эффектов, зачаровывая фантастическим, неземным светом всю площадь.

Надо сказать, что во время пребывания в Вене Адольфа, находившегося под влиянием архитектуры Рингштрассе, также интересовали большие проекты: концертные залы, театры, музеи, дворцы, выставки. Но постепенно стиль его проектирования менялся. Во-первых, эти монументальные постройки были в определенном смысле настолько совершенны, что даже он с его необузданным желанием строить не мог найти места для внесения изменений или усовершенствований. В этом отношении Линц был совершенно другим. За исключением массива старой крепости он был недоволен каждым домом, который видел в Линце. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он планировал построить новое и более достойное здание старой городской мэрии Линца, которое было узковато, втиснутое среди домов на главной площади; и оно не было внушительным, так что в конце концов во время наших прогулок по городу он перестроил весь город. Вена – совсем другое дело не только потому, что ему было трудно воспринимать огромный город как единое целое, но и потому, что вместе с растущим политическим сознанием он стал все больше понимать необходимость безопасного для здоровья, подходящего жилья для населяющих город людей. В Линце его никогда не заботил вопрос о том, как эти люди, которых затронут его масштабные строительные проекты, отреагируют на них. А в Вене он начал строить для людей. То, что он объяснял мне во время наших долгих ночных дискуссий, что рисовал и планировал, уже не было строительством ради строительства, как в Линце, а сознательным проектированием, принимавшим в расчет нужды и потребности обитателей. В Линце это было чисто архитектурным строительством, в Вене – общественным. Так можно было бы назвать его путь развития. Это произошло также и благодаря чисто внешнему фактору: Адольфу жилось вполне комфортно в Линце, особенно в уютной квартире в Урфаре. Теперь же, в отличие от Линца, когда он каждое утро просыпался в мрачной, лишенной солнечного света комнате на Штумпергассе в Вене, он чувствовал, глядя на голые стены и унылый вид из окна, что строительство не было, как он раньше думал, вопросом внешнего вида и престижа, а, скорее, проблемой здоровья общества, проблемой того, как переместить население из их жалких лачуг.

«Рядом с дворцами на Рингштрассе болтались без дела тысячи безработных, а за пределами этой via triumphalis старой Австрии ютились в полумраке и грязи каналов бездомные». Этими словами в «Майн кампф» Гитлер заявил об изменении своей позиции, которая привела его от уважительного восхищения великой архитектурой империи к раздумьям над нищетой общества. «Даже сегодня я по-прежнему содрогаюсь, когда думаю о тех жалких лачугах, переполненных пансионах и многочисленных жилых кварталах, об этой картине отчаяния, грязи и гнева».

Адольф рассказывал мне, что прошлой зимой, когда еще жил в Вене один, он часто приходил в отапливаемые общественные помещения, чтобы сэкономить на топливе, которое его печка пожирала в огромных количествах, не давая много тепла. В отапливаемом помещении можно было сидеть бесплатно, и там было множество газет. Предполагаю, что Адольф в своих беседах с завсегдатаями этих мест получил первые гнетущие впечатления о том, в каких позорных жилищных условиях прозябают жители столицы.

Во время нашей охоты за жильем, которая ознаменовала мой приезд в Вену, у меня было предчувствие нищеты, душевных страданий и грязи, которые нас ожидали. Проходя через темные, дурно пахнущие дворы, идя вверх и вниз по лестнице, входя в убогие и грязные передние, минуя двери, за которыми в маленьких, лишенных солнечного света комнатах скученно жили взрослые и дети, я на всю жизнь получил незабываемое впечатление; и, как обратную сторону медали, в одном доме, который мог бы соответствовать нашим эстетическим и гигиеническим запросам, мы встретили тот апогей порока, который в лице обольстительной фрау в распахивающемся пеньюаре показался нам более отвратительным, чем нищета бедных людей. За этим последовали те ночные часы, в течение которых Адольф, шагающий взад и вперед между дверью и роялем, убедительно объяснил мне причины этих убогих жилищных условий.

Он начал с дома, в котором жили мы сами. На площади, которой хватило бы для обычного сада, стояли, тесно прижавшись друг к другу, три дома. Каждый мешал другому и лишал его света, воздуха и свободного пространства.