Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 53

29_____

Вчера зарезали Каткова. Когда мы расстались, рабочие с завода Петрова, человек 15, подошли к Морозову и завязали драку с лакеями, за тех вступились хулиганы, бросали каменья, торцы{256}, и Каткова с рассеченным ножом виском увезли замертво в больницу. Если бы он поехал со мной, не попался бы, а оставшись там, мы могли бы и всё видеть и подвергнуться опасности. Я представляю себе драку, крики, все разбежались в полутемном сером утре, и остался лежать в крови белый кудрявый мальчик, которого я только что гладил. Никогда мне его не увидеть больше. Утром приехал зять, рассказывал, расспрашивал, о деньгах не говорили. Условились съехаться в Удельной, но я, переписывая бумагу, все засыпал, так что было поздно уж ехать, и я пошел в магазин, где мне сказали, что Каткова зарезали. Мастера были выпивши и пели «Господи воззвах», Василий рассказывал свои похождения со вчерашней дамой из Таврического, а я все думал о «сметанной голове» Сеньки Каткова. Так он кончил свой век. И мне было умиротворяюще и тихое пение из мастерской, и полушепотом, со смехом и захлебываньем фриволь<ный> рассказ Кудряшева о Капочке, и отблеск какого-то солнца на стене. Пришел Броскин, трезвый, пожелтевший, загорелый, в сиреневой рубашке. Все как прежде — и глаза, и рот, и разговор, и я по-прежнему (почти по-прежнему) взирал на него. Вышли вместе под руку, о прошлом ни слова, будто все начинается сначала. На Гафизе не было Сомова, у которого умерла мать, и Бердяевых. Лидия Юдиф<овна> очень стремится опять в Гафиз и только боится Кузмина и хочет писать челобитную в стихах, где Кузмин рифм<уется> с «жасмин», «властелин» и т. д. Городецкий читал прекрасные, прекрасные стихи:

Сердце мукой не томи,Эль-Руми, Эль-Руми и т. д.

И еще:

В тесной палатке священный квадрат,Мудрой Диотимы чающий взгляд,Черная бездна очей Антиноя,Глаз Апеллеса — коварностей сад,Взор Аладина [95] — молчанье цветное…{257}

Что-то не клеилось, все были грустны, Вяч<еслав> Ив<анович> обижался на меня, Диотима тоже. И вот мне так ясно вспомнился зарезанный (какой ужас, именно зарезанный) кудрявый мальчик, только же ласкаемый мною, что я, отвернувшись, заплакал. Эль-Руми и добрая Диотима стали меня утешать, и Л<идия> Дм<итриевна>, целуя мои глаза и руки, говорила: «Милый мой, милый мой». Я вышел проплакаться за дверь, а потом Городецкий предложил вина и, притворясь спящим, заставлял себя будить поцелуями, я стал щекотать ему пятки, он встал, и я очутился около него, я не помню, отчего он меня обнял, и я его гладил и целовал его пальцы, и он мою руку и в губы, нежно и бегло, как я всего больше люблю, и он сам все прижимал меня и не давал отстраняться, и хвалил ласку моих бровей. И Эль-Руми, сидя против нас, пел нам хвалы, и Диотима и Корсар были тут же, и было что-то легкое и божественное, печальное и крылатое, и был новый лик Гафиза. На обратном пути я долго провожал Нувель, он серьезно мне предлагает переехать к нему, рассказывал о Вячеславе, говорил, что чувст<вует> ко мне дружбу. Мне казалось, что я иду с Юшей Чичериным. Лучшее, что я мог придумать в смысле друга, только без его моралистик. Завтра пойду на панихиду к Сомову{258}, а вечером к Баксту.

30_____

Поехали к тете; она все больше и больше напоминает маму и дорога мне. Она была очень мила, звала переехать, обнадеживала в деле, спрашивала, не нужно ли денег. Кудрявцевы тоже старались быть сердечными. Заехал в больницу. Катков жив и, вероятно, останется живым. На панихиды не попал. Вечером был у Бакста. Городецкого не было. Вяч<еслав> Ив<анович> был у меня и очень беспокоится за мою участь. У Бакста очень хорошо, но сам я был несколько кисел. Провожал Нувель по Невскому и Морской до Исакия. Я себя очень дружно с ним чувствую. Утро ясное и солнечное.

31_____

Пр<окопий> Ст<епанович> дал денег, которых хватит, если ехать тотчас же. Думаю отправиться в пятницу или субботу, хотя мне страшно жаль города летом. Я слышу, как где-то разыгрывают «Erlkönig». Окна в домах отворены на улицу, гуляют в садах. Теперь я бы предпочел дачу с пьянино и парком, но город еще лучше. И потом, мне жаль, что я не перееду, как мечтал, к Нувель. В Ярославль мне расхотелось ехать, после того как я прочит<ал> «Бюрлески» Глазенапа в «Зорях»{259} и узнал, что у него живет барышня, которая его обожает, и что они втроем целыми днями молчат, разговаривая настроениями. Вот ярославские лошаки! Мне не хочется только подводить Дюклу, а то бы я прямо проехал к нашим и прескучно в тихой пристани стал бы писать «Эме Лебеф» и письма. Заезжал в магазин, туда пришел Саша. Однако он зачастил, сказавши, что не будет ходить! Шли вместе под руку, он прелестно смеется, подымая бровь, но зимою он белее, и шапка великолепнее делает его лицо, а фуражка ему не идет. Поехал на Васильевский. Почему-то я велел ехать по Гагаринской, чтобы проехать мимо влекущих меня бань. Они двухэтажны, в первом — окна высоко, как в конюшне, во втором балкон с дверью. Вид восточный и заключенный, будто каменная стена и внутри будто сад. И сам этот угол, где сходятся 5 улиц, мне нравится, и рядом трактир, где горят большие лампы вроде фонарей и из окон, вероятно, видна Нева и закат. Я почему-то проезжал с большим трепетом, будто влюбленный, мимо всех этих домов. И, возвращаясь, я опять велел ехать тут; на пороге стоял большой лысый мужик с засученными рукавами в длинном, с завязками, как у мясников, переднике, и тоненький мальчик, лет 17<-ти>, один в синей, другой в красной, а не в белых рубашках. Нева была ярко-розовая, разбитая рябью, и было красиво, когда на спусках, где нет парапетов, фигуры прохожих все выделялись на фоне воды. У Ивановых был Нувель, Бакст, Сюннерберг и потом кадеты: Котляревский и Струве; они были убийственны, эти кадеты, и напугали и загипнотизировали Вяч<еслава> Ив<ановича>, так что после их ухода он долго сермонировал[96] о судьбах России, о прогрессивной энергетике, об excelsior[97], деланье дела, о человеке как моральном существе и т. д.{260} Это совсем к нему не идет и довольно нудно и для него и для оппонентов. Только не веришь, что он говорит это серьезно, и это еще более утомляет. Вяч<еслав> Ив<анович> скоро обижается и многое принимает на свой счет. Нувель устал и взял ближайшего извозчика. Завтра пойду к нему, там будет Сомов. Вернулся не очень поздно.