Эдуард Лимонов - Книга мёртвых Страница 53

Тьерри и Фабиенн глядели на Брайана с немым восторгом. Фабиенн спросила его о «cut ups». Он сказал, что это пустяк, что он подарил изобретённый им метод произвольно нарезанных кусков Берроузу. Что он изобрёл cut ups исключительно из желания оживить литературу, где обычный narrative (наговаривание) существует много веков, и он хотел уничтожить narrative. В тот вечер Брайан Гузн позволил себе вольность, своей холодной рукой погладил меня по лицу. И улыбнулся. Ну что ты скажешь старику, живой легенде?! Ему и тогда, в 1984-м, было не менее 80 лет, я предполагаю, если не больше. Чтобы быть учителем Берроуза, родившегося в 1914-м, он должен был родиться хотя бы на десять лет раньше. Хотя это не обязательно, учиться можно и у человека своего возраста, и младше. Но в книгах о битниках написано, что Брайан Гузн старше Берроуза.

Джек Керуак, родившийся в 1923 году и отдавший Богу душу в 1969-м, стал романистом, хотя был футболистом и мог стать футбольной звездой. Я прочёл «На дороге», его самую знаменитую книгу. Вначале нормально, но потом перечисление передвижений и пьянства героев надоедает. В конце концов понимаешь, что Керуак – это смесь (но худшего качества!) Генри Миллера с Берроузом периода «Джанки». Керуак – самый разрекламированный из битников. Этому способствовала его ранняя смерть и известная ординарность его таланта. Но на темы нищей жизни, пьянства и бродяжничества есть куда лучшие книги. Помимо «Тропика Рака» Миллера, есть отличная и мало известная книга Джорджа Оруэлла «На дне в Париже и Лондоне» (английский титул «Down and out in Paris and London»). Оруэлл жил среди бродяг в ночлежных домах – он честно и досконально изучил жизнь бомжа. Есть «Last Exit to Brooklin» («Последний выезд на Бруклин») – страшноватая книга. Есть Селин, в конце концов. Ну и «Джанки» Берроуза остаётся классикой. Керуак умер, когда я обитал в Москве. Но вот Берроуза я не встретил только случайно. Однажды я специально ради него пришёл в английский книжный магазин «Village Voice» в Париже, где Берроуз должен был выступать, вместе с Алленом Гинзбергом, но обнаружил там только ещё более заспанного и скучного, чем обычно, Гинзберга и его морщинистого вечного Орловского. Мы обменялись колкостями. Берроуз тогда не приехал в Париж. Жалею. Магазин же «Виллидж Войс» вовсю развивал англоязычную культурную жизнь Парижа, устраивал встречи с писателями и с легендами. Я, помню, присутствовал на встрече с издателем Морисом Жиродиа, незадолго до его смерти. Под крышей своей «Олимпия Пресс» он опубликовал и «Джанки» Берроуза, и Генри Миллера, и «Лолиту» Набокова. Я спросил его о Набокове. Жиродиа изменился в лице, он назвал Набокова трусом, поскольку тот не явился на суд над Жиродиа по обвинению в публикации порнографии. «Он боялся, что это повредит его профессорской карьере, – с горечью сказал Жиродиа. – А ведь без меня его книгу никто бы тогда не опубликовал, нравы были чрезвычайно строгие. Возможно, он никогда бы не опубликовал «Лолиту», отказался бы от идеи публикации. И не стал бы известным». Жиродиа выглядел измождённым жизнью, несчастливым человеком. Он сказал, что еле сводит концы с концами. Даже одной из тех легендарных книг, которые он издал, достаточно было бы, чтобы считать его легендарным издателем, даже одного писателя из тех, что он «открыл». А он открыл Берроуза, Генри Миллера, Набокова. Его отец по фамилии Каханэ в издательстве «Обелиск Пресс» также совершил немало литературных подвигов. «Олимпия Пресс» печатала и дешёвые книжонки – порнографию для англоязычных моряков. «Если бы не печатали таких книг, нам не на что было бы печатать Набокова», – грустно сказал Жиродиа.

Жиродиа умер. Набоков умер, так что они имеют право быть персонажами «Книги Мёртвых».

Набокова посетил мой друг Саша Соколов, я Набокова не встретил.

В тот вечер в «Виллидж Войс» Жиродиа высказал мнение, что Набоков – автор одной книги, что ни до «Лолиты», ни после неё он не создал произведения столь же оригинального. Я, со своей стороны, уже тогда придерживался следующего мнения о Набокове-писателе, более детализированного, чем у Жиродиа. До «Лолиты» всё творчество Владимира Набокова – это типичные эмигрантские романы. И «Защита Лужина», и «Дар», и «Машенька» – все они могут быть отнесены к эмигрантскому русскому роману. Чуть лучше, чем иные книги соплеменников, с прибамбасами в виде отступления о Чернышевском, с чудачествами, тем не менее они все укладываются в жанр эмигрантского романа, и универсальностью, вселенскостью там и не пахнет. После «Лолиты» Набоков написал «Аду», «Бледный огонь», «Посмотри на арлекинов» – тяжёлые профессорские книги, с изысками, с тяжёлым остроумием, достаточно занудные и со скрипом читаемые. Там есть самоцветы, в глубине этих рыхлых серых масс – нет-нет, да и блеснут, но в общем заумное чтиво. «Профессорский роман» на самом деле не преувеличение, каждый профессор литературы в США так или иначе написал в своей жизни хоть один. Так что только раз у Набокова получилась та неуловимая, гремучая смесь, и сложилась в шедевр. Я согласен с Жиродиа – Набоков автор одной книги. И обвинение в трусости справедливо. Осторожность, переходящая в трусость, просматривается во всей его жизни. Приехав в Америку в 1975 году, я ещё застал эмигрантов его поколения, – они боялись всего: руки Москвы, КГБ, ЦРУ… Натали Саррот-Черняховская в Париже оказалась такой же трусоватой бабкой.

На каком-то парти в 1978 году я, помню, случайно встретил Вознесенского, Аллена Гинзберга, там была куча знаменитостей. Опять со мной был Лёнька (Леонид – как-то язык не поворачивается, я называл его «Лёнчик» и на «Вы», он меня на «Вы» и «поэт», такая у него была манера) Лубяницкий. Всех рассадили за столы, и мы с Лёнькой оказались за одним столом с женщиной-фотографшей. Лёнька её знал и оживлённо обменивался с ней трескучими фразами на своём манерном фанерном английском. Муж женщины подошёл чуть позже. Это был высокий костлявый мужчина в тёмно-коричневом костюме и в очках. Он был как костлявый конь. Женщина представила нас мужу. «Мой муж – драматург Артур Миллер!» Помню, я лихорадочно выпил все напитки, какие были вокруг, ещё бы, со мной рядом сидел муж Мэрилин Монро. Сам он меня ни капли не интересовал. Но у Мэрилин Монро есть несколько фотографий и несколько улыбок, позволяющих думать, что у неё была тайна, что она «знала» что-то, чего не знает никто. Простое чудо ужасной женщины, – так я называю этот эффект. У моей жены Наталии Медведевой было несколько подобных взглядов, позволяющих судить о том, что она «знает» нечто чудовищное. Возможно, такие женщины просто знают смерть интимнее, чем мужчины.

Я хотел спросить Миллера: «Какая она была? Мэрилин?» Но рядом сидела темнолицая, со старыми тёмными руками фотографша – нынешняя жена, и я не спросил. Я был ещё молодой человек, стеснялся, сейчас бы я спросил именно это: «Какая она была? Руки, ноги, мягкая, твёрдая? Как стонала?» Именно это интересно.