Евгения Мельник - ЕВГЕНИЯ МЕЛЬНИК Страница 53

— Спасибо, доктор, — поблагодарила я, беря справку. Мне хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, теплое, такие слова, которые растопили бы лед его настороженного молчания. Я чувствовала, что за печальным взглядом его вдумчивых глаз кроется трагедия жизни человека, над головой которого висит все время острый меч. Ведь каждую минуту он может ждать, что немцы раздумают и арестуют его. Но мысль о жене-татарке остановила меня. Поблагодарив еще раз, я вышла за дверь.

На другой же день случайной машиной я приехала в Симферополь к сестре и, пробыв там несколько дней, вернулась обратно. Благодаря профессору я могла получить временную прописку на один месяц, но с такой пропиской никто не соглашался взять меня на работу. Однако через неделю я решила снова ехать в Симферополь и ни за что оттуда не возвращаться. Мне пришлось опять просить справку у доктора Гольденберга, которую он так же безмолвно вручил и на этот раз.

И вот 20 февраля 1943 года я собрала в узелочек свое имущество, свернула в трубочку тоненький детский матрасик и, распрощавшись с родными, пошла на вокзал.

Крымская зима была в разгаре морозно и ветрено, местами лежал снег. На мое счастье, через несколько минут отправлялся в Симферополь товарный поезд, груженный бревнами. Я залезла на одну из платформ и уселась среди бревен. Поезд тронулся, и я поехала.

Часть третья

СИМФЕРОПОЛЬ

Столовая № 3 горуправы

Неприветливо встретил меня Симферополь. Нахмуренное серое небо, на улицах снег, сыро и холодно, холоднее, чем в Бахчисарае, защищенном горами от северных ветров. Да, собственно, теперь все было неприветливо: города и улицы, и небо. Дорога от вокзала к сестре, живущей в противоположной стороне города, в конце улицы Субхи, казалась мне беоконечно длинной. Усталая и продрогшая, со своим матрацем-ковриком под мышкой, постучалась я, наконец, в дом, где жила сестра.

В маленькой печке едва теплился огонек. Сестра накормила меня супом, который скорее годился бы для лошадей, так как состоял из воды и овса, поджаренного и размолотого вместе с шелухой. Но еще хуже было то, что горсть овса была последним достоянием сестры.

В эту ночь я спала на настоящей кровати, с мягкими пружинами и травяным матрацем, но адский холод в комнате не давал согреться.

Очень тяжелым делом оказалось попасть к коменданту, чтобы получить разрешение на временную прописку. Много часов выстояла я на морозе, прежде чем попала в кабинет коменданта и получила разрешение. В эти дни я встретила на улице Бологовского — бывшего преподавателя химии, который в течение нескольких лет жил и работал в Севастополе. В разговоре выяснилось, что он сейчас занимает должность начальника отдела питания городской управы.

— Я помогу вам устроиться на работу, — сказал он, — хотя это сделать не так легко, запрещено принимать людей с временной пропиской. Но дайте свою биржевую карточку, и я попытаюсь.

Я протянула ему карточку. Мне было неприятно принимать одолжение от человека, который сотрудничает с немцами, но что же делать? Притом он так участливо расспрашивал о моей семье, об отце… Очевидно, Бологовской делает одолжение из добрых побуждений. Но я ошибалась.

В страшное время фашистского произвола все грязное, гнусное и подлое выплыло на поверхность. Нет, не добрые побуждения руководили Бологовским, этим бывшим дворянином, гвардейским офицером и контрразведчиком белых. Перед самой войной он приехал в Симферополь, отбыв десятилетнее заключение в тюрьме. Теперь подобные типы не скрывали прошлого, а хвастались им. Но при первой нашей встрече в Симферополе я еще не знала всей биографии Бологовского. Мне в голову не приходило, что человек, работавший с моим отцом, собирался воспользоваться безвыходным положением его дочери, замученной голодом и нищетой.

На другой день я уже работала в качестве чернорабочей кухни в столовой № 3 горуправы. Вокруг меня кипели котлы с супом, которому больше подходило название «баланда»: в воде без единого грамма жира варились отходы капусты с дрянной картошкой в зеленых и черных пятнах. Раз в день выдавали жителям по черпаку такой баланды и ложке каши.

Рано утром чернорабочие приносили из подвала дрова и уголь. Эта работа требовала предельного напряжения моих сил. Затем все садились чистить картошку: повара, официанты и чернорабочие. Повара были из военнопленных. Когда мы, чернорабочие, заканчивали чистку картошки, нас отпускали домой, но, прежде чем уйти, каждый подходил к повару со своей кастрюлькой и миской, в которые тот наливал суп и клал кашу.

Меня не тяготила работа, она как нельзя лучше подходила к моему душевному состоянию. Сейчас я не могла бы заниматься умственным трудом. Сидя на скамейке, я быстро работала ножом, научившись очищать тонкую шкурку с картофеля, а в это время мысли мои уносились далеко-далеко, на «Большую землю». Фантазия рисовала то дороги Украины, по которым я иду к линии фронта, то образы «больших» людей — туманные и расплывчатые. Какие из себя эти люди и как их узнать?

Занятая своими мыслями, я в первое время не замечала той настороженности, с которой меня принял штат столовой. Явно недоброжелательным было отношение ко мне шеф-повара Ивана Ивановича. Он с первых же дней, казалось, меня возненавидел и не упускал случая придраться. Его придирки как-то даже довели меня до слез, хотя теперь я почти никогда не плакала.

Раскрыла секрет калькуляторша Ната, относившаяся ко мне более доброжелательно.

— Знаешь, мы все вначале тебя боялись, ведь ты сюда прислана начальником отдела питания. Когда он посещает столовую, то всегда подходит к тебе и слишком уж любезничает. Мы все думали, что у тебя с ним какие-то близкие отношения. Я и сейчас не могу убедить Ивана Ивановича, что ты своя, он все не верит.

— Ах вот в чем дело! — удивилась я. — А мне это и в голову не приходило. Я Бологовского презираю так же, как и вы, он немецкий приспешник.

После откровенного разговора с Натой недоверие ко мне начало рассеиваться и вскоре совсем исчезло. Все же люди чувствуют и понимают, где ложь и где правда. И, несмотря на то, что начальник отдела питания в каждое свое посещение столовой неизменно продолжал выказывать мне особое внимание, это уже никого не тревожило и не вызывало сомнений. Мне поверили. И даже Иван Иванович становился все мягче и мягче в отношениях со мной.

Я поняла, что в столовой работают хорошие советские люди, ненавидящие оккупантов и их прислужников.

Я слушала их сдержанные и скупые разговоры. Можно было сказать безошибочно, что эти люди ждут еще далекого освобождения.