Александр Яковлев - Омут памяти Страница 54

Если не считать горбачевский период, то время Брежнева я знаю, пожалуй, лучше, чем другие периоды моей политической жизни в ЦК. Теперь я был ближе к власти, чем раньше, участвовал в подготовке многих документов для ЦК, докладов для секретарей и членов Политбюро, в том числе и для Брежнева.

Начну с самого начала прихода Брежнева к власти. Не успел я отправить Суслову проект передовой статьи в «Правду» о Хрущеве, как утром 14 октября, когда все томились в ожидании результатов пленума, мне позвонил Андрей Александров-Агентов, помощник Брежнева, и попросил зайти. Он предложил поучаствовать в подготовке речи для Брежнева на встрече с космонавтами. Так я узнал, что новым «вождем» будет Брежнев.

Вот так и случилось, что мне пришлось писать и прощальную статью о старом «вожде», и заздравную — о новом.

В аппарате ЦК наступило время очередной повышенной суеты. Люди с озабоченными, а скорее, перепуганными лицами, цекисты бегали по коридорам, шептались по углам и кабинетам, делились слухами о новых прогнозах и назначениях. Зам. зав. отделом пропаганды и агитации Алексей Романов всем, кого встречал в коридоре, сообщал: «А вы знаете, что однажды Хрущев говном меня назвал?» Некоторые юмористы старались попасть на глаза Романову, чтобы услышать эту «новость» из первых уст. Романов почему-то считал, что данная информация послужит ему своего рода пропуском к «новому доверию».

Мы сидели вдвоем с Александровым в его небольшой комнате (новая иерархия кабинетов еще не вступила в свои права) и сочиняли речь. Он постоянно вызывал стенографистку и диктовал «свои формулы», я, в свою очередь, пытался изложить на бумаге «свои соображения». Потом объединяли наиболее удачные фразы и снова переделывали. Обычная практика.

Работать было трудно. И вовсе не потому, что Андрей Михайлович обладал невыносимым характером. Его боялись многие, опасались все. Хотя справедливость требует сказать, что он был первоклассным специалистом по международным делам, знал и помнил очень многое, умел грамотно диктовать тексты, не боялся отстаивать свою точку зрения, невзирая на ранги тех, с кем разговаривал, включая и Брежнева.

Потом он был поочередно помощником Андропова, Черненко и Горбачева. Ушел с этой должности уже при Михаиле Сергеевиче. Его заменил Анатолий Черняев, кстати, и по моей рекомендации тоже. Во время разговора с Горбачевым о возможном помощнике по международным делам я упомянул Черняева. Горбачев при мне позвонил ему и сделал это предложение. Тот сразу же согласился. Конечно, Михаил Сергеевич знал Черняева и раньше. Они вместе ездили в Брюссель на съезд бельгийской компартии. Я просто рассказываю о самом факте.

Так вот, трудно было работать над текстом потому, что нам постоянно мешали. Телефон Александрова звонил без умолку.

— Здравствуйте, Юрий Владимирович (Андропов)… Да нет, не надо… Хорошо. Присылайте текст.

— Здравствуйте, Борис Николаевич (Пономарев)… Нет, не надо… Хорошо. Присылайте текст…

— Здравствуйте, Дмитрий Федорович (Устинов)…

И так далее.

— Секретари ЦК занервничали, — сказал Александров. — Опасаются за карьеру. Предлагают помощь. — Своего сарказма Александров не скрывал.

На другой день, 17 октября, состоялось чтение речи в кабинете Брежнева. Я впервые увидел «нового вождя» столь близко. Встретил нас улыбающийся, добродушный с виду человек, наши поздравления принял восторженно. Александров зачитал текст. Брежнев слушал молча, без конца курил, потом сказал, что эта речь — его первое официальное выступление в качестве Первого секретаря, он придает ей особое значение. По своему стилю она должна отличаться от «болтливой манеры» Хрущева, содержать новые оценки. Какие именно, он и сам не знал, да и мы тоже не очень представляли политическую суть событий и перспективы, связанные с новым октябрьским переворотом.

Так и началась моя «писательская» жизнь при Брежневе. Речи, доклады, записки. Я оставался заведующим сектором телевидения и радиовещания. Заведующим отделом сразу же назначили Владимира Степакова, председателем радиокомитета — Николая Месяцева. Его предшественника Харламова сняли с работы в первые дни после переворота. Он стал жертвой собственной мистификации. На телефонные звонки его секретарша отвечала: «Михаил Аверкиевич у Хрущева». Так Харламов и создал миф о своей близости к Никите Сергеевичу. На самом-то деле он ходил играть в шахматы к помощникам Хрущева.

В отделе оставалась вакантной должность первого заместителя заведующего отделом, поскольку Степаков настоял на том, чтобы Василий Снастин был освобожден от этой должности. Он не любил Снастина и не ладил с Ильичевым — секретарем ЦК. В отделе ждали и гадали, кого же назначат первым заместителем. Совершенно неожиданно для меня и даже вопреки иерархическому порядку назначений Степаков однажды сказал мне:

— Иди к Демичеву (вновь назначенный секретарь ЦК по идеологии).

Я спросил Степакова, в чем дело.

— Там узнаешь, — ответил он.

Поскольку Степаков улыбался, я понял, что ничего страшного от этого похода к секретарю ЦК не ожидается. Когда пришел к Демичеву, он сказал, что существует мнение назначить меня первым заместителем заведующего отделом. Я до сих пор не знаю, что здесь сыграло свою роль. Говорят, что меня выдвинула так называемая «молодежная группа» (Шелепин и другие). В общем, неисповедимы пути начальства.

Я согласился. В тот же день предложение о моем назначении было направлено «наверх», на подпись Брежневу. Но проходили дни за днями, недели за неделями, а решение не появлялось. Я переживал, начал нервничать, хмурился и Степаков. Никто не мог взять в толк, в чем тут дело.

Наконец месяца через полтора меня пригласил к себе Брежнев. Встретил уже не так добродушно, как первый раз, видимо, был отягощен какой-то новой информацией обо мне, заново всматривался, задавал какие-то вопросы, в общем-то банальные. Цедил пустые слова о важности идеологической работы, спрашивал об обстановке в отделе. О новой должности не сказал ни слова. То ли запамятовал, то ли еще хотел посоветоваться. Так или иначе, но на другой день все-таки вышло постановление Политбюро ЦК КПСС о моем назначении первым заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации.

Потом-то я лично удостоверился, что, когда Брежнев говорил о важности идеологической работы, он лицемерил. Во время одного из сидений в Завидово Леонид Ильич начал рассказывать о том, как еще в Днепропетровске ему предложили должность секретаря обкома по идеологии. «Я, — сказал Брежнев, — еле-еле отбрыкался, ненавижу эту тряхомудию, не люблю заниматься бесконечной болтовней…»