Джек Майер - Храброе сердце Ирены Сендлер Страница 55

– У меня для вас, пани Сендлер, есть сюрприз, – сказал он, потирая в радостном возбуждении руки. – Там, в машине.

Фургон «Скорой помощи» стоял у тротуара, Ирена распахнула пассажирскую дверь и с криком отпрянула. В кабине сидела большая собака.

– Это моя деточка, ее зовут Шепси, – сказал Антоний. – Садитесь, пани Сендлер.

Он придержал перед ней пассажирскую дверь с обычным своим шутовским полупоклоном. Большая дворняга обнюхала Ирену с головы до ног.

– Это она с вами здоровается, – сказал Антоний, выруливая на улицу.

– Зачем вы взяли с собой собаку? Лишнее внимание нам совсем ни к чему.

– Не беспокойтесь. Шепси – девочка талантливая и лучше всех дрессированная.

По дороге в гетто Ирена рассказала Антонию про Лею с Миной. Вскоре они остановились у дома Леи Куцык.

Лея настояла на том, чтобы Мину завернули в черно-белую отцовскую молитвенную шаль. Осторожно взяв девочку на руки, Ирена подумала, что свисающие по сторонам шелковые кисти выглядят неуместным украшением. Она всегда носила с собой маленький пузырек люминала, но Мину усыпить не решилась, боясь, что она просто перестанет дышать. Антоний раздвинул в кузове машины коробки с бинтами, ватой и прочими медицинскими материалами, откинул в сторону гору вонючего, заляпанного кровью постельного белья и открыл в полу небольшую нишу, куда Ирена аккуратно уложила девочку. Антоний закрыл нишу доской с насверленными в ней отверстиями, и завалил тряпьем.

Когда они подъехали к воротам гетто, Ирена услышала слабый плач Мины.

Если часовые обнаружат девочку, они просто придушат ее и бросят в мусорный бак.

К кабине подошли два немца и поляк-«синемундирник». Они что, глухие, затаив дыхание думала Ирена, почему они не слышат писк Мины?

Еще до того, как немец приблизился к машине, Антоний похлопал Шепси по лапе – собака начала скулить и лаять. Ирена закрыла глаза и мысленно поблагодарила Бога… и Шепси. А та все шумела, и даже Ирена не могла понять, что она слышит: повизгивание собаки или плач обеспокоенного ребенка. Часовые проверили документы, а «синий мундир», испугавшись кровавых простыней и отвратительного запаха, мельком заглянул в фургон и тут же захлопнул дверь.

Один из немецких жандармов подошел к кабине со стороны Ирены и приказал Антонию приструнить собаку. Антоний просто пожал плечами. Молоденький немец с испугом на прыщавом лице вытащил свой «люгер» и направил в сторону собаки.

– Заткни своего пса! – сказал он.

Антоний обнял Шепси за шею и попытался зажать ей пасть, делая вид, что и сам искренне хочет, чтобы она замолчала. Но Шепси продолжала скулить, ерзая на сиденье и стараясь вывернуться из рук хозяина.

Немец зашелся от ярости и, выпучив глаза, направил пистолет на Антония.

– Заткни пса, или я пристрелю не его, а тебя.

Ирена ласково тронула его за руку и ласково посмотрела ему в глаза.

– Офицер, я вас умоляю, – невинным голосом сказала она. – Она у нас совсем еще молоденькая. Мы ее, конечно, дрессируем, но иногда она слишком нервничает.

Другой немец сказал юному жандарму что-то смешное, и тот, поколебавшись, убрал пистолет в кобуру и махнул рукой – проезжайте!..

На арийской стороне Антоний дважды похлопал Шепси по лапе, и она тут же смолкла. Ирена не сдержалась и обняла Шепси, а та принялась вылизывать ее лицо. Наверно, ей понравился вкус слез, подумала Ирена.

Глава 16

Серебряная ложка

Варшава, апрель – июль 1942 г.

К весне 1942 года в Польше выходило больше 50 подпольных газет. Практически все политические, религиозные и этнические организации, невзирая на смертельную опасность, старались заявить людям о своей позиции. Беда грянула 17 апреля 1942 года. Позднее ночь этой пятницы стали называть Кровавой. Немцы провели в Варшаве крупномасштабную Aktion, во время которой были схвачены и казнены прямо на улицах 60 видных представителей варшавского еврейства. Все они так или иначе были связаны с нелегальной прессой, среди них были и издатели, и журналисты, и распространители, и финансисты. Но самое большое беспокойство вызвали свидетельства очевидцев, говорящие о том, что действовали эсэсовцы по спискам, переданным им руководством еврейской полиции.

В апреле и мае в Варшаве начали появляться беженцы из Люблина, и по городу поползли жуткие истории о том, как евреев загружали в вагоны для перевозки скота, больше чем по сотне в каждый, и отправляли в Бельжец[72]. Слухи о ликвидации Краковского гетто и депортации 30 000 евреев из гетто во Львове распространялись по городу со скоростью гриппа-испанки. Неделю спустя такие же новости пришли из Милеца. А в подпольной газете «Информационный бюллетень» правительства в изгнании сообщили о том, что в сотне километров к северо-востоку от Варшавы, прямо на железнодорожной линии открылся лагерь Треблинка, в котором почему-то почти не было бараков для заключенных.

Ирена постоянно читала нелегальные газеты, особенно часто «Информационный бюллетень». Там сообщалось о существовании лагерей смерти – Хелмно, Бельжеца и Собибора. Беженцы из Рижского гетто рассказывали, что массовые расстрелы происходили прямо в пригородных лесах. Из Люблинского гетто евреев депортировали в Бельжец. Из этого лагеря никто никогда не возвращался, и газета называла его «фабрикой смерти»…

Треблинка тоже могла оказаться фабрикой смерти. Там тоже вместо жилых бараков были видны только высокие кирпичные трубы. Члены Юденрата и еврейской полиции, однако, убеждали, что опасаться нечего – мол, это просто пересадочная станция для евреев, направляющихся в «трудовые» лагеря или в лагеря «для перемещенных лиц» где-то на востоке. Но где же этот «восток»? Одни говорили об арабских странах, другие – об Украине. Любые, даже самые невероятные слухи передавались из уст в уста до тех пор, пока в них не начинали верить, как в абсолютную истину.

В понедельник после Кровавой ночи Ирена прочитала новый немецкий плакат с описанием преступных деяний и казни шестидесяти евреев. Текст заканчивался предупреждением:

Расстрелы будут продолжаться до тех пор, пока будут выходить подпольные газеты. Евреи должны сами положить конец этой преступной деятельности.

Всех активистов подполья и сочувствующих взяли на заметку, и Ирена даже начала задумываться, а нет ли и ее имени в списках подозреваемых. Но подпольную прессу запугать не удалось, следующий выпуск еженедельной газеты «Yediot» («Новости» – ивр.) вышел точно в срок и был гораздо толще, чем обычно.

Весной 1942 года в лексикон каждого еврея вошло новое слово – депортация. И это были уже не просто слухи. «Перемещение еврейского населения в трудовые лагеря» активно обсуждалось в официальной прессе. По всей Польше евреев силой «перевозили железнодорожным транспортом» (по определению немцев) или, по словам подпольных изданий, «транспортировали в вагонах для скота»… куда? Эти люди просто-напросто исчезали без следа.