Таня Перес - Дитя дорог Страница 55

41.

Пришли странные дни! Мои нервы очень натянуты. Я не знаю, что меня ждет, но чувствую, что что-то висит в воздухе. Что-то плохое. Я поделилась своими чувствами с Милочкиной мамой. Она меня успокоила и сказала, что надо вести себя как прежде. Никто не должен почувствовать и увидеть, что с нами лично происходит.

– Работа – это работа! – объявляет мне Марья Александровна.

Я соглашаюсь с ней. Она была очень умной, последовательной и спокойной. А самое главное, она выделялась силой своего характера. Я очень ее любила и уважала.

Каждое утро мы ходили в больницу. Теперь ходили через мост. Я спросила:

– Почему не через поле? Теперь там нет грязи и все зеленое. Гораздо приятнее там ходить.

– Это не здорово, ходить через поля. – Короткий и решительный ответ.

Мы проходили через мост, держа в руках наши документы. Показывали их издали солдату, стоящему на мосту. Все проходило в полном порядке. В больнице все было, так как раньше, но в отделении раненых и больных не было свободных мест. Больные лежали в коридорах. Большинство пациентов были немцы и румыны. Была эпидемия тифа и других болезней. Очень много солдат приходило легко ранеными, на перевязку. Меня потащили туда, чтобы переводить сестре все, что рассказывает раненый солдат. Почти все раненые были немцами. Румыны не участвовали в боях. Легко раненыx не госпитализировали. И они продолжали идти на восток с товарищами, которые их ждали у ворот больницы. Поэтому вокруг больницы создалось кольцо военных машин. Вооруженные солдаты сидели в машинах и терпеливо ждали своих товарищей, которые должны были вернуться после перевязки. В венерической клинике, напротив, было намного меньше пациентов. Румыны приезжали, получали лекарства и сразу же удирали. Они ехали на запад, в Румынию. Я сразу же поняла, что гарнизон уменьшается. Немцы в большом количестве ехали на восток и поездами и машинами. Но по количеству возвращающихся было ясно, что происходит. Милочкина мама оставалась спать в больнице. Мы оставались с маленькими детьми без нее. Мы ни о чем не думали и ничего не боялись. В один вечер, мы готовились уже спать, постелили малышам, нагрели молоко и потушили печку. Сын соседей, Вадим, Милочкин товарищ, который помогал нам таскать дрова, исчез. Мы ничего о нем не знали. Много молодежи пропали. Среди них и товарищ Рувки, с котором мы разговаривали. Куда они все исчезли? Мила не любила разговаривать о тяжелых вещах. Я с ней не делилась своими подозрениями. Было поздно, мы начали тушить свет. Не стоит упоминать, что электричества не было, и мы пользовались коптилками. Надо было беречь масло. Последнее время мы уже не ходили в деревню за маслом, яйцами и мукой. Последствия были очень неприятные. В гетто Балты была маленькая лавочка. Там работала вдова, которая болтала бесконечно много, что все от нее убегали. Наш ужин был из кукурузной муки и это называлось мамалыгой. Немного сыра или творога, который мы делали из кислого молока. Было опасно выходить в деревню из-за немецких солдат, которые патрулировали по всей области. Немецкие солдаты шагали по военному, группами и пели военные песни. Их патрули, бесконечные патрули, проходили и в гетто. Было опасно переходить из дома в дом. По вечерам мы не выходили. Мы уже собирались лечь в кровать, когда мы услышали громкий стук в дверь. Мы задержали дыхание.

– Махен зи ауф! Ауф махен! Ауф махен! Шнель! Шнель! (Откройте! Откройте! Скорее! Скорее!)

Эти крики и шум были ужасные. Я шепчу Милочке:

– Это немцы! Надо открыть! Они угрожают разбить дверь!

– Иди, ты открой. – Говорит Мила. – Я дрожу. Я даже не смогу дойти до двери.

Дрожа, я подхожу к двери. Готова получить пулю прямо в сердце. Я слышала, что они имеют такой обычай. Сразу потянула и широко раскрыла дверь, и говорю с улыбкой до ушей:

– Комен зи раиин, битте! (Входите пожалуйста.)

То, что я перед собой увидела, меня поразило. Передо мной стояли четверо мальчишек. Они выглядели детьми. Одетые в летние одежды и дрожащие от холода. Они смотрят на меня жалкими глазами и с надеждой. Не говоря ничего, я отхожу в сторону, рукой показывая им проходить и даже пытаюсь улыбаться.

– Милочка, – говорю веселым голосом. – Одевайся, у нас гости!

И прибавляю:

– Не бойся, они ничего не понимают по-русски.

Мила забежала в комнату малышей и прилипла к кровати. Я осталась одна на «поле битвы». Они мне говорили что-то на немецком, но я ничего не поняла. По их тону и некоторым словам я поняла, что они не опасны. Они меня называли «цукер пупхен», то есть «сладкая кукла». Я знала это слово еще из дому, от моей немецкой «фройлен». Я была не совсем спокойной. Как могла, играла роль хорошей хозяйки, которая готова сделать все, чтобы помочь замерзшим бедным маленьким солдатам. Они отодвинули в сторону стол, постелили большой кусок брезента и поставили на него свои кровати. Они попросили ведро воды, но когда я хотела выйти принести воды, бочка стояла около двери, они мне не позволили и сделали все сами. Один из них протянул мне руку и крепко пожал мою.

– Гюнтер, – сказал он. – Гюнтер. Майн намен ист Гюнтер. (Мое имя Гюнтер.)

– Их бин Таня. – Ответила я ему.

Куда он ведет, подумала я.

– Зи зинд кайне юден? (Вы не евреи?)

– Абер нихт, – отвечаю. – Найн. Шаун зи ан. (О, нет, нет. Посмотрите сюда.)

Я указала на иконостас Марии Александровны в углу. Он был освещен маленькой коптилкой. Это служило весомым доказательством непринадлежности к евреям. Гюнтеру этого было достаточно. Он познакомил меня с остальными ребятами. Они все стучали каблуками, пожимали мне руку и представлялись. Они были очень-очень приятными. Я спросила их, как они хотят нагреть воду и нужно ли разжечь печку. Они сказали, что у них есть свои способы. Они достали кипятильник и засунули его в воду. Через минуту вода закипела. Вдруг они посмотрели на меня, и один из них сказал:

– Мы не немцы. Мы из Вены. Остерайх. Австрия.

Он улыбнулся, к моему удивлению, чмокнул меня в щеку и сказал:

– Мы не делаем неприятности таким маленьким девочкам, как ты. Теперь иди, выйди наружу. Мы хотим помыться и это некрасиво, если маленькие девочки увидят нас голыми.

Я рассмеялась. Какое облегчение! Какое облегчение! Может быть, все будет мирно?

Они разговаривали между собой. Мы с Милой закрылись в детской. К нашему удивлению, дети спали сладким сном и ничего не слышали. Мы сели на пол и начали перешептываться, чтобы не разбудить детей.

– Что он сказал? Скажи же, что он сказал?

– Он сказал свое имя и сказал, что они не немцы и не сделают нам ничего плохого. Он послал меня в эту комнату, чтобы я не видела, как они моются.

– Ой, я удивлена! – Сказала Мила. – Они моются?! Румыны никогда не моются.