Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 55

5_____

Ужасное лицо, расплюснутый нос, синяк под глазом, разбитые висок и лоб, — бедный Антиной, как дорого тебе обошлось знакомство с хулиганами! Меня страшно это взволновало, будто я связан теперь с какими-то тайнами и меня могут подстерегать, убивать, шантажировать и т. д. Когда я собрался уезжать к Нувель, перед дверями парадной стоял какой-то почти оборванец, немолодой, тип чухонца. На вопрос швейцара, что ему нужно, ответил, что «забыл», и, идя за мною, что-то бормотал, и, когда я сел на извозчика, он сказал: «Так и уедешь, так и уедешь?» Меня он напугал. У Нувель очень хорошо, старые шкапы, деревянная (какая прелесть, что не металлич<еская>) кровать, окна выходят будто на террасу или будто спущены жалюзи. Был Бакст и Дягилев, толковали всё о выставке, мне показалось, что Нувель охладевает не только к Гафизу, но и к Ивановым. Мне все-таки жалко, что я не пошел в «Базар», этого Михайлу-сводника не надо бы терять из виду. У Казакова узнал, что Ланге из ворот опять выбрался, бродил по Загородному и отколотил Козлова; Кудряшев тоже имел какие-то конфликты; положительно, будто мы живем не в <ХХ в.?>.

6_____

Переезд на Галерную делает мне впечатление переезда в Другой город{265}. Думал, что Казаков отдаст мне часть денег, но напрасно. Вид лица еще ужаснее, т. к. ссадины и синяки, проходя, сделались еще виднее. Утром у Нувель были разные народы. Гречковский{266} завтракал. В<альтер> Ф<едорович> показывал мне карточку своей теперь уже почти бывшей любви и спрашивал, хочу ли я, чтобы он его позвал при мне. Я очень люблю летние квартиры летом, я только не могу жить один, без людей и прислуги. Приходили на двор китайцы, старший играл на роде мандолины смычком, мальчик пел определенную мелодию, вроде русской песни, гортанным искусственным голосом, временами неожиданно переходя на искусственный же нежный-нежный тон. Когда их расспрашивали окружающие, он кокетничал и милашничал. Они оба были смуглые, румяные, с очень большими глазами, стройные. После завтрака занимался, играл «Figaro», смотрел в окна; напротив молодой дворник, кажется, сын старшего, по-моему, похож на Вячеслава. К обеду пришли Сомов и Бакст, потом все поехали к Ивановым. Дорогой я с Сомовым несколько меланхолически изредка говорили. У Ивановых долго не отворяли на наши звонки и стук, наконец В<ячеслав> И<ванович> показался раздетым. Они уже спали! Мы хотели тотчас уходить, но он задержал, читал «Кормчие звезды»{267}, потом вышла и Диотима, опять было вино, споры о Д<он> Кихотах и Д<он> Жуанах, огромный об Уайльде. В<ячеслав> И<ванович> ставит этого сноба, лицемера, плохого писателя и малодушнейшего человека, запачкавшего то, за что был судим, рядом с Христом — это прямо ужасно. Ехали назад втроем. М<ожет> б<ыть>, это нахальство — переселяться к Нувель? Ну, все равно. И я не думаю этого.

7_____

Утром немного пописал и играли «Figaro». После завтрака, чтобы дать место свиданию Бакста, поспешили уйти. Дома сделал распоряжения о белье и поддевке и выписался. Все более и более утверждаюсь в мысли носить светское платье, чтобы не иметь наложенной эпитимьи. У нас в кухне окотившаяся кошка, которая меня напугала, неожиданно зарычав из корзины, к которой я подошел, ничего не предполагая. После обеда Нувель писал и читал дневник, показывал некоторые карточки. Да, как только он пришел, бросился искать следов свиданья, но кроме коробки конфет, не так поставленной cuvette[98] и потом шпильки <ничего не нашел>. Потом поехали в Тавр<ический> сад; Бакст и Дягилев были уже там. Дягилев, сначала обратив внимание на какого<-то> казака, вдруг увлекся старой историей с «хаки», санитаром, действительно очень милым. Но тот был не из «храбрых», и, кажется, дело, как и 2 года тому назад, не выгорело. Мне ни этот сапер, ни кто другой особенно не понравился. Храбрые воины караулили терпеливо и трогательно, профессионалы щепотью ходили вместе. Какой-то россинантистый идиот, страшный, как смертный грех, все на нас налезал; был нувелевский жидок и господин в белом, которого Нувель видел и в Летнем pronto a servizio[99]. Пошли сначала пешком, бани уныло и заманчиво горели, ожидая запоздавших. Опять догнали Дягилева, в волнении который нас бросил, перейдя на другую сторону; за кем он гнался, мы не заметили. Мы взяли извозчика, В<альтер> Ф<едорович>, проезжая по Итальянской, рассказывал, как однажды уехал отсюда в незастегнутых ботинках. Это было очаровательно, будто из Боккаччио или Casanova. Вернувшись, мы добыли цыпленка и болтали еще некоторое время. Я чувствую себя с ним ужасно близким. Да, он сказал, что будто Васильчикова лезбианка; если правда то, что я думаю и слышал про Софью Васильевну, то не трудно, что они дружны.

8_____

Встаю почему-то поздно; после чаю, взяв посмотреть номер «Woche»{268}, посмотрел весь год: войны, свидания императоров, маскарады, какие-то оперы сплетались, и тогда русская революция занимает должное десятое место, и жизнь имеет желанную и пьянящую пестроту и легкость. После завтрака пошел в магазин. Вчера вечером был там Саша и ждал меня часа четыре. Я хотел зайти к нему по дороге домой, как пришел он сам; принесли 2 прекрасные маленькие иконки, часть «Верую» и «Недреманное око». Пили чай, долго были в магазине. Казаков зовет нас обоих во Псков, куда сам со Степаном думает отправиться в субботу. Поехали ко мне, и Саша зашел. Custode не было, кошка убрана, везде пыль и воздух плохо проветриваемых комнат. Письмо от Гриши, очень просительное, милое и будто сконфуженное. Я все-таки ужасно люблю его тело, лучшее из всех, которые я имел, жаль, что лицо несколько грубовато и часто нечисто. Переодевшись, я пошел в Таврический. В<альтер> Ф<едорович> должен был ехать к Дягилеву, куда имел прийти Серов, и покинул и барона, долго и, кажется, безуспешно блуждавшего, и меня. Были все те же, был «хаки», кадет был с вольноопределяющимся довольно противного вида. Я еще не спал, когда пришел Нувель; он рассказывал, что у Дягилева вчера ничего не вышло, что Коровины завтра меня приглашают, говорил словарь argot: бани — pays chaud или serres chaudes; банщики — les nayades, солдаты — les vivandières[100]. Почему-то сегодня мне несколько грустно. Читал mémoires de m-lle Clairon{269}, возвратился к pince-nez и опять все вижу не гадательно, а ясно.

9_____

Решившись осенью одеть общее платье, возвращаясь к другим привычкам, я зашел к парикмахеру, где давно уже не был, но куда ходил в другие эпохи и где мастер мне рассказывал романтические истории. Он меня узнал и приветствовал мое появление. Дома писем не было. Нувель очень держится, чтобы я его познакомил с Гришей и Броскиным завтра, думая возможным сделать мое знакомство с Вячеславом. Я сам не знаю, отчего я несколько грустен, — от денег, конечно. Обедали у Коровиных, они очень простые, добрые и милые люди, много играли: «La belle Нélène», «Fille de m-me Angot»{270}, романсы. Возвращались домой втроем пешком по Горох<овой> и т. д. Везде были пары: и на тротуаре, и под воротами, и на извозчиках; и в розовой заре, спящих каналах, светлом небе была разлита какая-то любовь. Сомов был у Ивановых, там много говорили о нас, но он обещал не передавать и не передал.