Я его убила. Истории женщин-серийных убийц, рассказанные ими самими - Микки Нокс Страница 55

Прошло уже почти шесть лет с тех пор, как я познакомилась с Вальтрауд, и около четырех, как к нашей компании присоединилась Стефания. Звучит так, будто у нас настоящая фабрика смерти, но все обстоит иначе. Мы осторожны. Не более одного-двух «клиентов» в месяц. Возможно, лишь иногда больше. Старики умирают, в этом никто не видит ничего странного. Пару раз «клиент» отправляется на тот свет даже раньше намеченного нами срока, и тогда это событие можно отметить в баре. Конечно, мы пируем не из-за смерти пациента. Мы рады тому, что она пришла вовремя. Представьте, что в число ваших обязанностей входит смена кулера. Однажды вы приходите на работу, а это уже кто-то сделал за вас…

Мы изменились за это время. Может показаться, все происходящее делает нас лучше и сильнее, но потом я почему-то начинаю смотреть на это другими глазами. Ирен пытается уйти от мужа, но тот не дает ей развода. После смерти матери он буквально помешался на жене. Всякий раз, когда она отлучается куда-то, он подкарауливает ее, устраивает сцены и доводит до нервных срывов. Во время одной из ссор ее благоверный вызывает «Скорую» и заявляет, что жена пыталась покончить с собой. Ирен госпитализируют, а мы ее навещаем. Вообще-то я просто боюсь, что ей дадут какое-нибудь средство и она выболтает лишнее, но мы ведь все приходим к ней. Кто навестит вас в больнице? Не думали об этом? Про себя могу сказать точно: никто, кроме Вальтрауд, Ирен и чертовой Стефании, не сподобится меня проведать. Из больницы Ирен возвращается другой. Она всегда казалась строгой и даже жесткой, но с ней можно было и посмеяться, и поплакать. После выписки в ней остается только злость.

Вальтрауд со временем все реже заводит беседы об эвтаназии, но все чаще говорит о том, что стариков нужно избавлять от необходимости доживать свой век. Так милосерднее не только для них, но и для нас – тех, у кого еще есть шанс что-то сделать. Она все так же умна, упорна и несговорчива, из-за чего ее ненавидят почти все врачи, а один влюбляется без памяти. Если честно, я всегда считала, что Вальтрауд не интересны мужчины. В ней чувствуется холодность и отчужденность, которые обычно появляются в женщинах после насилия. Впрочем, она никогда ни о чем таком не рассказывает.

Стефания с первого дня меня терпеть не может. Сорокалетняя медсестра из Югославии. Бог ее знает, каким пыткам там подвергались люди, но если меня спросят, кто из нас всех был по-настоящему жесток, то я назову Стефанию. Знаете, как случается? Человека избили, и теперь он тоже стремится кого-нибудь поколотить. Изнасиловали, и он считает, что изнасилование – не такая уж беда. Если один пережил, то и второй справится. Стефания как раз из таких людей. Узнав, что на кого-то подняли руку, она обычно удовлетворенно и немного снисходительно улыбается, а потом пускается в объяснения: нужно просто себя правильно вести, и тогда никто ничего плохого тебе не сделает, а вот если доводить человека, то он может сорваться. Если она смотрит по телевизору сюжет о жестоком изнасиловании, то начинает обсуждать, как выглядит жертва на фотографии, которую демонстрируют в программе. Единственное, что ее выводит из себя, так это вид счастливых людей. Стефания не выносит влюбленных парочек или веселящихся детей. Увидев подобную сцену, она всегда старается поскорее разрушить идиллию, которая разворачивается у нее на глазах.

По правде говоря, именно Стефания рассказывает нам про пытку водой. Начинаются проверки подконтрольных лекарств, поэтому нужно быть осторожнее, а тут как раз появляется пациент, который всем своим поведением буквально требует отправить его на тот свет. Нет никакой возможности достать морфин, и тогда кому-то приходит в голову идея с водой. Вполне вероятно, что мне. Когда старики умирают, у них в легких часто скапливается жидкость. В этом никто не увидит ничего странного. Что может быть проще, чем подать больному стакан воды? На словах все кажется несложным, но на деле выглядит страшно. Пациенты молят о пощаде, хрипят и задыхаются, пока кто-то из нас продолжает заливать им в глотку воду. Это ужасно. Чтобы разрядить обстановку, всегда кто-нибудь пытается шутить. Пока смеешься, не замечаешь, как кто-то умирает. После «водолечения» мы обычно идем в бар и отмечаем удачную «операцию».

Утром я прохожу по коридорам больницы и чувствую себя сверхчеловеком. Каждый раз, когда кто-то из пациентов оскорбляет меня или хамит, я знаю: стоит мне захотеть, и он замолчит навсегда. Необязательно избавляться от каждого сварливого старика, но понимание того, что я решаю, кому жить, а кому – нет, дает мне абсолютную власть и наделяет великодушием, если хотите. Я никого не казню, только милую, но мне доставляет удовольствие процесс принятия этих решений. Иногда хочется защитить кого-то из наших «клиентов», но я опасаюсь, что меня могут исключить из круга избранных. Не такая уж я незаменимая.

В тот вечер «водолечением» должны заняться мы со Стефанией. Как и всегда в таких случаях, я привязываю руки и ноги пациентки к кровати, а затем затыкаю ей рот кляпом, но она все равно продолжает стонать, мычать и сопротивляться. Стефания заходит минут через пятнадцать. В руках у нее графин. Она направляется к раковине и наполняет его водой, а потом подходит к кровати. При виде Стефании глаза пожилой женщины расширяются от ужаса. Стефания расплывается в улыбке и протягивает мне графин. Я знаю, как нужно действовать, но еще ни разу не делала этого сама. Старуха тут же начинает кашлять и хрипеть. Мои руки дрожат, но я не смею прекратить экзекуцию, пока Стефания смотрит. Я все лью и лью воду, а хрипы становятся все тише и все отчаяннее. Хочется, чтобы все поскорее закончилось, и я заливаю все больше воды в глотку мерзкой старухи.

– Молодец, девочка, – великодушно произносит наконец Стефания.

Почему-то от этой похвалы на душе лучше не делается, но все равно… Положа руку на сердце, человек живет для того, чтобы кто-нибудь говорил ему, что он молодец.

Когда смена заканчивается, я отправляюсь побродить по Вене. Если вы когда-нибудь работали сутками, то поймете мое состояние. Ноги трясутся, в глазах двоится, и отдашь любые деньги только за то, чтобы где-нибудь прикорнуть. Но я не хочу домой. Почему-то мне важно запомнить не только мрачный кусок вечно шумящего Венского леса, который я вижу каждый день на протяжении последних шести лет, но и ту часть города, которую обычно не замечаешь, если живешь здесь с рождения: все эти дворцы, старинные замки и готические церкви,