Анатолий Житнухин - Геннадий Зюганов Страница 55

В первом своем тезисе Геннадий Андреевич подчеркнул, что КПСС является не просто партией, а представляет собой исторически сложившуюся систему государственно-политического управления. Именно это важнейшее и, казалось бы, очевидное обстоятельство почему-то замалчивается и обходится стороной. Попытки оттеснить партию с тех позиций, которые она всегда занимала в советском обществе, вызовут ломку всей системы, что крайне опасно для судьбы страны. Нельзя государственный корабль загнать в док, чтобы очистить днище, — он должен плыть и работать круглые сутки, без остановки.

Основной приводной ремень партии к массам — партийный аппарат. В стенах ЦК мы во всех речах восхваляем его, а на местах ни в грош не ставим. Мало того, что грамотные и инициативные специалисты уже давно не идут на работу в райкомы и горкомы с предприятий, потому что значительно теряют в зарплате. Вместо того чтобы наладить механизм обеспечения притока партийных кадров, мы теперь его ломаем окончательно, лупим партийных работников со всех сторон. В результате ЦК теряет опытных и квалифицированных людей, окончательно утрачивает связь со своими низовыми звеньями.

Подверг Зюганов сомнению и лозунг «Больше демократии — больше социализма». Вся беда заключается в том, что демократии за последние годы больше не стало, потому что ее незаметно подменили охлократией: условия диктуют недовольные и обиженные, люди, настроенные к советской власти откровенно враждебно. Поэтому и социализма становится все меньше.

Один из демократических вывихов — выборы руководителей производственных предприятий. Таким способом попросту избавляются от наиболее требовательных, жестких и рачительных профессионалов. Вспомнил, как вместе с коллегами принимал японскую делегацию. Японские бизнесмены все время недоумевали: «Кто же у вас придумал эти выборы? Ведь для того, чтобы вырастить хорошего руководителя, иногда приходится 15–20 лет тратить!» Если этот процесс не остановить, то нынешняя система выметет всех наиболее грамотных директоров, способных организовать перестройку производства.

Зачадили национальные окраины, и, как выясняется, националистические фронты получают поддержку не только из-за рубежа, но и из центра, из Москвы. При этом любой разговор о равноправии русских регионов и получении ими целевых средств в ведущие отрасли экономики, на базе которых развивалась страна и поднимались окраины, считается чуть ли не проявлением русского национализма. Эта проблема настолько разрослась, что стала ощущаться даже в характере общения партийных работников. Некоторые представители союзных республик, прежде всего из Прибалтики и Закавказья, махнули рукой на общепартийные задачи и ничего не хотят видеть, кроме своих частных вопросов. В целях предотвращения дальнейшего разрастания национализма Геннадий Андреевич предложил срочно предпринять меры, направленные на укрепление экономических и культурных связей центральных областей России с закавказскими и среднеазиатскими республиками.

Особенно резко высказался по поводу перекосов в кооперативном движении. Частную инициативу необходимо было в первую очередь развивать там, где уже был накоплен опыт, — в торговле и сфере обслуживания. Бездумное создание кооперативов на базе промышленных предприятий привело к тому, что они вызвали паралич основного производства, стали насосом, перекачивающим предварительно обналиченные государственные средства в частные карманы и криминальный сектор. Все твердят о том, что нашу экономику спасет только рынок. При этом почему-то не хотят вспоминать, что развитые западные страны, те же японцы, ежегодно «забивают» в свои планы экономического развития тысячи жестких показателей. Наивно думать, что в нашей огромной и холодной стране стихийный рынок способен что-то изменить к лучшему и отрегулировать.

Затронул он и деятельность средств массовой информации. «Четвертая власть» давно уже превратилась в первую, ни с кем не считаясь, диктует обществу свои правила и условия. Необходимо прекратить развернутый в СМИ «отстрел» наиболее честных, грамотных и принципиальных коммунистов, остановить дискредитацию партии.

После совещания, как водится, к Геннадию Андреевичу подходили, чтобы поделиться впечатлениями, его участники — руководящие работники ЦК, секретари обкомов. Все были буквально поражены тем, что Горбачев, против обыкновения, слушал внимательно, даже ни разу не перебил, а в конце и поддержку выразил: мол, согласен я с вами, Зюганов. Только вот сам Зюганов оптимизма от этого не испытывал — в заключительном слове генсека не было ни одного упоминания о том, что он говорил и предлагал. Не чувствовалось в нем и той тревоги, которая прозвучала в других выступлениях. «Нет, ребята, беда — ничего делать не будет!»

…Как-то в одном из своих поздних интервью газете «Известия» А. Н. Яковлев рассказал о методах своей антипартийной деятельности: «У нас был единственный путь — подорвать тоталитарный режим изнутри при помощи дисциплины тоталитарной партии. Мы свое дело сделали». Путь этот, как мы теперь знаем, был далеко не единственным, использовался целый арсенал подрывных средств, огромные материальные ресурсы. Но партийная дисциплина действительно сковывала инициативу честных кадровых работников. Прошли те годы, когда дисциплина способствовала сплочению и укреплению партийных рядов — в решающий момент бездумное послушание сыграло с партией злую шутку.

Речь, конечно, шла не о простых условностях, которые в интересах дела можно было и проигнорировать. Дисциплина для коммуниста — понятие не абстрактное. Она неотделима от его морального долга перед партией и первейшей обязанности — в любых условиях крепить целостность и единство своей организации. Чтобы решиться на «бунт», нужно было быть уверенным, что он не навредит общему делу.

Пожалуй, единственную отдушину, которая давала возможность отвлечься от переживаний, успокоиться и собраться с мыслями, Геннадий Андреевич находил тогда в долгих прогулках по Москве. Если позволяло время, с работы возвращался пешком — дорога до дома, расположенного около Белорусского вокзала, занимала минут пятьдесят. Иногда, чаще по субботам или воскресеньям, делал большой круг и шел сначала в сторону Арбата, где подолгу бродил по тихим переулкам, любуясь архитектурой старинных особняков, навевавших воспоминания о родном Орле. Но больше всего любил он свой традиционный маршрут, пролегавший через улицу Горького. Наверное, потому, что с этой улицей у него были связаны незабываемые впечатления о Москве, которые сохранились со времени первого знакомства со столицей, состоявшегося в юношеском возрасте. Трудно передать те чувства, которые охватили его в тот раз, когда меж теснящихся зданий неожиданно завиднелся белоснежный кров Исторического музея, а затем открылась и величественная панорама Кремля, Красной площади. Сколько потом ни любовался этой картиной, вновь испытывал такое же, как в юности, острое волнение.