Даниил Гранин - Человек не отсюда Страница 56

На самом деле и ЧК, и ОГПУ, и НКВД, вплоть до нынешних органов безопасности, мало оправдали себя, они во многом работали впустую, во вред нашей стране, ее безопасности.

Мне говорили, что цифры подлинных шпионов удивительно малы по сравнению с расстрелянными и высланными. «Подлинные» исчисляются… Неизвестно. История пока умалчивает. Уничтожено же под этими названиями сотни тысяч советских людей.

Власть наша как появилась в 20-е годы, так принялась немедля расстреливать без суда и следствия.

Создавали всеобщий Страх. Репрессии были основным средством управления. Чем заставить людей, полуголодных, живущих в бараках, выполнять и перевыполнять планы сталинских пятилеток? Энтузиазм кончался быстрее всего у технической интеллигенции. Колхозы не смогли привлечь крестьянство, коллективизация не давала крестьянину никаких благ. Нужен был страх раскулачивания. Нужно было устрашать середняка. Его превращали в подкулачника.

Членов партии пугали простейшим способом — «положишь партбилет на стол!». Это означало гражданскую казнь. Исключенный из партии был хуже беспартийного. Он навсегда становился политически неблагонадежным.

Партию увеличивали, довели ее до 20 миллионов. Послушных, связанных воедино не идеей, а угрозой.

Наши правители все время увеличивали собственную охрану. Они боялись за себя, а не за страну. Они жили среди заговоров. На их власть покушались прежде всего их соратники.

«Он все разит, потому что всего боится».

Так писали про византийского императора Маврикия. Все властолюбцы следуют этому же правилу.

Музей назывался «Искусство этикетки».

Музей устроили Ротшильды, это были этикетки для вина.

Уже с 1945 года художники соревновались в рисунках для бутылочных этикеток. В музее были выставлены этикетки начиная с таких художников, как Пикассо и Шагал, вплоть до этикеток 1982 года, исполненных Базелицем. Экспонаты представляли собой этикетки плюс фотографии художников, собирает эту коллекцию семья Ротшильдов. Устроен был целый праздник, я был в Берлине, и меня пригласили. Мадам Ротшильд, ее сын, дочь — все они прибыли на церемонию. Каким образом был выбор художника Базелица, не знаю, его этикетка: два барашка вверх ногами. Красный и зеленый. Компания художников включала немало знаменитостей — там и Жан Кокто, и Брак. Особенность нынешнего события состояла в том, что впервые участвовал немецкий художник. После нацизма дом Ротшильдов перестал иметь дело с Германией.

Ныне, в воссоединенную Германию он вернулся. Два барашка — две соединенные Германии.

Мужчины прибыли в черных костюмах, парадные туфли, сорочки; дамы — в модных коротеньких платьицах, оголенные независимо от возраста и телес, сверкали драгоценности, были замысловатые прически. Меня все время знакомили: мадам Ротшильд, принц Гогенцоллерн, госсекретарь, министр, а вот еще один министр, виноторговец, промышленник.

Речи длинные, о значительности события, вроде бы маленького, но за ним стоит то-то и то-то.

Официанты разносят вино, шампанское и бутербродики. Все это длится часа три. Я пожимаю руку, мне пожимают руку, дают визитки, ведут к мадам Ротшильд, это приветливая, энергичная, громкоголосая толстушка с плохой фигурой. Коротенькое платьице, так что напоказ тонкие ноги, но ей наплевать, она выше своих ног и своей неприглядности. Вокруг нее суетятся фотографы, корреспонденты, наглядная разница с красавицами, ими интересуются гораздо меньше.

Поданы вереницы такси, и мы едем на обед, дается он в другом музее, где выставлены скульптуры — огромные фигуры немецких королей, курфюрстов, старинная паровая машина, громадная фигура Гете. Все это обслуживает наш банкет. Расставлены столики, играет оркестр, Гете и короли отодвинуты. За каждым столом десять гостей. Официанты в бордовых жилетах, висят занавеси алого сукна, оркестр играет что-то классическое, немцы аккуратно хлопают. Официантов в нашем зале я зачем-то считаю — 22 человека. Входят и выходят по команде. Каждый несет по две порции, окружают стол и по сигналу ставят, забирают, наливают. Обед мучительно долгий. Затем начался аукцион. Продавали бутылки вина с автографами художников. Цены 10 000, 25 000, последнюю бутылку продали за 45 000 марок. Целое состояние, считается — в порядке вещей, деньги пойдут на какой-то музей.

Немцы: кошка и собака соседа ходят гадить в садик не хозяина, а именно соседа, сосед, вместо того чтобы поговорить с хозяином, подает в суд.

Адвокат выиграл дело о том, что разведенный супруг не желает, чтобы жена его встречалась со своим любовником на их общей даче.

У нас, если поздно вечером у соседа играет слишком громко музыка, постучат ему в стенку или зайдут и попросят; здесь, в Германии, сообщают в полицию.

Неизвестно, что лучше. Во всяком случае, все по закону и без скандалов.

Классики русской литературы оставили нам поучительные вопросы: «Что делать?», «Кто виноват?», «Куда ты мчишься, гордый конь?» — это Пушкин спрашивал у Медного всадника. Спрашивали у кого? Очевидно, у нас. Лермонтов тоже признавался:

Я думал: жалкий человек.Чего он хочет!., небо ясно,Под небом места много всем…

Бесценное наследство. Мы то и дело повторяем друг другу, допытываемся, ждем ответа сверху, снизу. Нет ответа.

Что ищет он в стране далекой?Что кинул он в краю родном?

В юности меня больше всего волновало пушкинское —

…Громада двинулась и рассекает волны.Плывет. Куда ж нам плыть?

Если верить Жаку Бержье, участнику французского сопротивления, немцы в 1942 году уже имели Фау-снаряды. Французы выяснили, что центр научной разработки нового оружия находится на острове Пенемюнде. Они сообщили об этом англичанам. Однако там не поверили, что у гитлеровцев появилось новое грозное оружие. В конце 1942 года на Ленинградском фронте один пленный немец заявил, что фюрер обещал новое оружие, которое уничтожит Лондон, а затем и Москву. Слух об этом гулял по фронту, но мы считали это бахвальством Гитлера, таким же, как его план молниеносной войны с большевиками.

Союзники недооценивали атомные работы немецких физиков.

Немецкие астрологи сообщали о благоприятном расположении звезд.

Это тоже укрепляло скепсис союзного командования.

А тут еще Геббельс выступил с теорией «огромной лжи». Только большая ложь действует, только она оглушает, ее трудно уличить.