Дмитрий Олейников - Николай I Страница 56

Перовский пользовался доверием Николая, и деятельность его получала личное одобрение императора, что подтверждают полученные награды и высочайшие благодарственные письма[378]. Доверие императора основывалось на давней дружбе: поручик Перовский сопровождал великого князя Николая в его образовательной поездке по России и по Европе, с 1818 года был его адъютантом. «С великим князем он обращался свободно, даже слишком свободно, что в тогдашнее время, когда члены царской фамилии ещё не дружились с простыми смертными, было явлением интересным…» — вспоминал сенатор Константин Иванович Фишер. Молодой офицер привлёк симпатии Николая и как друг поэта Жуковского, и как ветеран Отечественной войны. В Бородинском сражении Перовский лишился фаланги указательного пальца и с тех пор всегда носил на нём длинный серебряный наконечник, приделывая к нему иногда и лорнет; злоключения Перовского во французском плену стали канвой для истории плена Пьера Безухова в «Войне и мире» Толстого. На Сенатской площади Перовскому досталось поленом, брошенным из толпы ему в спину; при осаде Варны в 1829-м он получил турецкую пулю в грудь.

Губернатором Оренбургского края (бывшего в то время в три раза больше Франции[379]) Василий Перовский был назначен в 1833 году, и с этого времени историки начинают говорить о «золотом веке Оренбургского края», об «эпохе Перовского». «Граф Перовский был замечательного ума человек, — писал в «Заметках по истории Оренбургского края» генерал Иван Васильевич Чернов, служивший в канцелярии генерал-губернатора, — многосторонне образованный и знал <многие> иностранные языки… как администратор он был много лучше всех главных начальников Оренбургского края».

На киргизском пограничье, по беспокойству для империи вполне сопоставимом с кавказским, Перовский сделал первые решительные ходы той «Большой игры», которая развернётся между Россией и Британией в Средней Азии. Именно при Перовском начнут стремительно сокращаться тысячи вёрст, разделявших в 1830-е годы азиатские владения двух великих империй[380]. На этих тысячах вёрст господствовали Хива, Коканд и Бухара — среднеазиатские феодальные деспотии, поддерживавшие работорговлю и проводившие агрессивную внешнюю политику. Перовскому приходилось защищать не только российские территории, но живших к югу от них полузависимых от империи казахов (тогда их называли киргизами). В 1839 году Николай одобрил наступательное движение на Хиву — это было ответом на британское вторжение в Афганистан и одновременно попыткой покончить с центром работорговли.

Солдаты пели:

Мы избавим от неволиСвоих братьев-земляков,Закричим мы враз «ура» —Тут погибнет вся Хива…

Перовский разработал оригинальный план наступления зимой. Он хотел избежать убийственной жары — но нарвался на убийственный холод. Потеряв более полугора тысяч человек, в основном от холода и болезней, русский отряд отступил в Оренбург.

Впрочем, хивинцы вернули всех русских пленных, в том числе подобранных в степи, а хивинский хан издал фирман (указ) о запрещении не только ловить русских, но и покупать их у разбойников[381].

Перовский принял всю вину за неудачу похода на себя и отправился в Петербург, чтобы объясниться с императором (при этом выхлопотал у него награды участникам похода). Он представил Николаю подробный отчёт, где подчёркивал, что всё сделанное за девятилетнее управление краем сделано во исполнение высочайшей воли: «Генерал-адъютант Перовский имеет счастье повергнуть на усмотрение Вашего императорского величества несколько удачных исполнений Высоких предначертаний Ваших: многочисленные сословия, угнетённые долговременным беспорядком, устроены; правительственные места губернии по мере возможности улучшены; полицейскими мерами обеспечена безопасность края, не раз возникавшие волнения прекращены скоро и прочно; положено начало исследованию естественных богатств и правильному пользованию ими, приступлено к развитию промышленных средств; преобразованы военные силы; устроена линия; приобретено около 6 мил<лионов> плодородной земли; водворено спокойствие в степи; открыты дипломатические сношения с среднеазиатскими ханствами; сделаны опыты к распространению русской торговли в Туране. Но всё это есть только заря полнейшего устройства»[382].

Последствия турецкой раны и недуги Хивинского похода Перовский залечивал за границей. По возвращении в Петербург он занял место в Государственном совете, но его тянуло на Восток. Однажды Николай обратил внимание на сумрачный и молчаливый вид Перовского:

— Что с тобой, Перовский? Не болен ли ты?

— Скучаю, ваше величество, по своим казакам.

— В Оренбург хочешь?

— Полетел бы хоть сейчас!

Двадцать первого марта 1851 года генерал-адъютант Василий Перовский получил рескрипт о назначении на должность генерал-губернатора Оренбургского и Самарского и командующего отдельным Оренбургским корпусом. Началось новое, на этот раз хорошо рассчитанное и успешное продвижение на юг. Русская граница продвинулась в степи на расстояние от 600 до 1500 вёрст. Казахи Большой Орды вошли в состав империи. В большой исторической перспективе это можно даже назвать, вслед за историком Андреасом Каппелером, «собиранием земель Золотой Орды»[383]. 22 июня 1854 года последовал указ императора Николая I о распространении на казахов общих законов Российской империи[384]. К тому времени Перовский взял под контроль кокандскую крепость Ак-Мечеть (ставшую фортом Перовский), укрепился на Сырдарье и пустил по Аральскому морю первые пароходы. Именно Перовский, по мнению потомков, «проложил для России пути в Среднюю Азию»[385].

Ещё один уникальный деятель, Николай Николаевич Муравьёв, был поставлен императором в генерал-губернаторы Восточной Сибири и Дальнего Востока. Известный путешественник и этнограф Михаил Иванович Венюков, начинавший службу при Муравьёве, считал, что «для Восточной Сибири "век Муравьёва" был тем же, чем век Екатерины II для всей России и век Людовика XIV для Франции»[386]. «Небольшого роста, нервный, подвижный, — писал о Муравьёве Иван Александрович Гончаров, — ни усталого взгляда, ни вялого движения… Какая энергия! Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасающий огонь во всей его организации, воля, боровшаяся с препятствиями!»

Такой непримиримый критик николаевской системы, как Михаил Бакунин, лично знавший Николая Муравьёва-Амурского, писал: «Есть в самом деле один человек в России, единственный во всём официальном русском мире, который высоко себя поставил и сделал себе громкое имя не пустяками, не подлостью, а великим патриотическим делом. Он страстно любит Россию и предан ей, как был ей предан Пётр Великий. Он хочет величия и славы России»[387].