Илья Вергасов - В горах Таврии Страница 56

Но вот однажды утром над лесом появился самолет-истребитель.

Сначала никто не обратил на него внимания, но - странно! - летчик упорно кружил над одним местом, то взмывая ввысь, то падал к самым верхушкам сосен. Следя за смельчаком, мы разглядели на крыльях красные звезды.

Самолет - наш!

Мгновенно зажглись костры. Часовые на постах, дежурные санземлянок, партизаны, отправляющиеся на боевые операции и возвращающиеся с них, - все сигналили огнем:

"Мы - здесь... Мы - здесь!"

А самолет покачивал крыльями, посылая нам привет от Советской Армии, от советского народа.

Над поляной Верхний Аппалах машина долго кружилась. Вдруг, набрав высоту, начала быстро снижаться.

Мы с горы наблюдали тройную петлю, проделанную машиной над Аппалахом. Потом, сделав прощальный круг над лесом и еще раз покачав крыльями, летчик взял курс на Севастополь.

- Ну, Захар Федосеевич, что ты думаешь насчет истребителя? - спросил я комиссара.

- Думаю, что связные, посланные третьим районом, перешли линию и благополучно добрались в Севастополь. Надо ждать самолетов.

Партизаны оживленно обсуждали появление истребителя, строили различные предположения, но всем было ясно одно: севастопольцы нас ищут.

Лес зашумел в ожидании новых событий.

И события не заставили себя долго ждать. В одиннадцать часов дня, находясь в штабе Северского, мы услышали шум. Все выскочили из землянок. Кто-то кричал:

- Товарищи! Над нами "У-2". Наш!

Через несколько минут, почти касаясь верхушек деревьев, над нами промчался самолет с красными звездами на крыльях и фюзеляже.

Все бросились на поляну к Симферопольскому отряду, куда, как нам показалось, летел самолет. Да не только мы. Со всех концов леса партизаны бежали встречать вестника из Севастополя.

Посадочная площадка с подъемом по северному склону хребта была совершенно не приспособлена для приема самолетов. Неоткуда было сделать заход. В центре площадки - котлован с ровной, но очень маленькой полянкой.

Летчик все-таки сделал заход... Самолет - ниже, ниже... Вот колеса коснулись земли - самолет бежит по котловану, но - площадка мала. Машина, пробежав ее, клюнула носом. Раздался треск... и наступила тишина.

На мгновение все замерли, потом бросились со всех сторон к машине...

Над полуразбитым самолетом стоял юноша в форме морского летчика, широко улыбаясь, сияя синими глазами.

В аккуратно пригнанной форме каким нарядным показался он нам! При виде этого молодого летчика в форме советского офицера всех нас охватило чувство огромной радости: это же наш летчик, из нашего Севастополя, с нашей Большой земли!

Все тянулись к летчику, всем хотелось пожать ему руку, поговорить с ним, прикоснуться к его одежде.

Из второй кабины показалась голова, а затем появилась и фигура еще одного гостя в форме сержанта. Но страшно взволнованное, виноватое лицо его говорило о каком-то несчастье.

Оказалось, что во время посадки радист, желая сохранить рацию, взял ее на руки и - разбил о борт фюзеляжа.

Опять терпели мы неудачу со связью. Но в эту минуту никто из нас не мог думать о рации. Все были охвачены общим порывом радости.

На поляне собралось несколько сот партизан. Вот они, эти люди, перенесшие тяжелую зиму 1941 - 1942 годов. Одежда немецкая, румынская, гражданская, наша армейская, пилотки, папахи, шлемы, сапоги, ботинки всевозможных фасонов, постолы. Такое же разнообразное вооружение.

Конечно, за месяцы, проведенные в лесу, каждый много думал о судьбе Родины, Севастополя, армии, людей, о своей судьбе и каждый по-своему переживал трудности этих дней. Но я не ошибусь, если скажу, что вера большая вера - всегда была с нами, иначе мы не могли бы быть теми, кем были в этих нечеловеческих условиях.

Сержант достал из самолета пачку газет и брошюр. Все бросились к газетам: "Правда", "Известия", "Маяк коммуны", "Красный Крым".

- Ребята, а ведь и правда, газета "Правда". Смотрите, вот она! - я размахивал над головой газетой месячной давности.

Это была наша родная газета, и, конечно, в данном случае свежесть ее определялась не датой выпуска. Партизаны расхватывали газеты, тут же читали. Некоторые просто держали их в руках, у многих в глазах стояли слезы.

Только поздно вечером партизаны разошлись по своим местам.

Северский пригласил летчика и радиста к себе в штаб. Крепко пожимая нам руки, летчик отрекомендовался:

- Младший лейтенант Герасимов.

Из его рассказа мы узнали, что после того, как в начале марта 1942 года в районе Чайного домика нам были сброшены продукты и была установлена радиосвязь, в Севастополе долго ждали наших сигналов, и... напрасно.

Молчали мы по известной причине - умер наш радист.

Нас ждали в эфире до первых чисел апреля. Потом послали самолеты на поиски, но погода была нелетной, горная цепь покрылась молочно-белой пеленой.

- Несколько дней назад в Севастополь прибыли ваши связные - Кобрин и другие, - рассказывал Герасимов. - Во время бомбежки станции Альма я, прикрывая наших бомбардировщиков, делал большие круги, попал в район леса и заметил несколько костров. Подумал: а не партизаны ли их жгут? Место совпадало с данными Кобрина.

Прилетев на базу, я доложил командованию свои наблюдения. Через два дня получил приказ лететь и искать вас. Летал дважды, кружил над лесом, но... никаких признаков партизан. Эх, думаю, - неудача! Наверное, ушли партизаны в новые районы. Решил пофигурять над лесом... Обратят же внимание, черт возьми, на красные звезды! Так и вышло. Смотрю, зажегся один костер... второй... третий... Сердце забилось от радости. Хотел сесть, но не нашел поляны для посадки. На всякий случай присмотрелся тогда к одной площадке, на которой горело несколько костров. Та самая, куда я сегодня так неудачно сел.

- Как же вы рискнули днем лететь в тыл к немцам на "У-2"? Ведь любая пуля - ваша, - спросил Никаноров.

Летчик помолчал. Мы закурили привезенные им московские папиросы с длинными мундштуками.

- Дело было так, - затягиваясь нашим партизанским самосадом и задыхаясь от его крепости, продолжал летчик. - Обрадованный успехом, прилетел я в Севастополь и прямо с самолета побежал к командиру части. Доложил обо всем виденном. Командир приказал отдыхать. В землянке меня окружили товарищи-летчики. Я рассказал им, что лес-то партизанский - сотни костров!

- Так уж сотни, - улыбнулся комиссар.

- Не знаю, но мне показалось, что весь лес был в партизанских огнях. После моего рассказа подходит ко мне Виктор, мой однокашник, и говорит: "А если днем, на фанерке - др... др... др... - и в лесок? Как ты думаешь, разрешат?" Я промолчал, а сам снова к командиру. Ему и выложил все: "Разрешите полететь на "У-2" с радистом к партизанам". Командир усмехнулся и показал мне двенадцать таких же рапортов.