Дуайт Эйзенхауэр - Крестовый поход в Европу Страница 57

2 декабря 1943 года произошел наиболее прискорбный и тревожный инцидент в порту Вари. Мы использовали этот порт для снабжения 8-й армии и военно-воздушных сил, которые мы быстро наращивали в Италии. В порту Бари постоянно находилось большое число судов, хотя сам порт располагался на опасно близком расстоянии от некоторых авиационных баз противника на противоположной стороне узкого Адриатического моря.

Ночью порт и гавань подверглись воздушному налету, и мы понесли самые крупные потери от действий вражеской авиации за весь период кампаний на Средиземноморском театре военных действий и в Европе. Мы потеряли шестнадцать судов, некоторые из них с исключительно ценным грузом. Самый большой урон принесло прямое попадание бомбы в танкер, из которого хлынули потоки горящего топлива, и пламя охватило многие соседние суда. Однако одно обстоятельство, связанное с этим налетом, могло иметь самые тяжелые последствия. Одно из судов было загружено ипритом, который мы были вынуждены всегда иметь при себе в силу неуверенности относительно намерений немцев использовать это оружие. К счастью, ветер дул со стороны берега. Если бы ветер оказался со стороны моря, то произошла бы серьезная катастрофа. Действительно, какое можно дать объяснение? Кто поверил бы, что мы производили химические отравляющие вещества и возили их с собой только для репрессивных целей в случае внезапного применения противником отравляющих веществ?

В итоге этого прискорбного события была резко улучшена работа службы воздушного наблюдения, оповещения и связи в противовоздушной обороне военно-морских, сухопутных и авиационных сил. Это был последний серьезный удар, который получили войска от вражеской авиации в мою бытность командующим на Средиземноморском театре военных действий.

Этот инцидент ясно показывает, что война всегда ведется скорее в сфере возможного и предполагаемого, нежели в сфере определенно известного. Излишняя уверенность относительно будущего никогда не оправдывается! Во второй половине дня накануне воздушного налета на Бари маршал авиации Артур Каннингхэм, командующий английской авиацией, поддерживавшей 8-ю армию, провел пресс-конференцию. Немецкая авиация была в такой степени разгромлена и почти полностью устранена от боевой деятельности, что, по Оценке Каннингхэма, она более не имела возможности вмешиваться в операции. Перед собравшимися репортерами он категорически заявил: "Я бы рассматривал как личное оскорбление, если бы люфтваффе попытались предпринять в этом районе какую-либо существенную операцию". На следующее утро он был наверняка более чем огорошен. Друзья Каннингхэма из прессы никоим образом не позволяли ему забыть его категорическое и необоснованное заявление за день до налета.

Перед Рождеством, когда я последний раз посетил наши войска в Италии, наш фронт в целом подошел к рубежу Ортона, Ариели, Орсогна, восточный берег рек Сангро, Пессия и Гориглиано. Затяжное и кровопролитное сражение за гору Касино началось уже после моего отъезда с этого театра военных действий. Для солдата на фронте переименование высшим командованием его фронта во второстепенный не имеет существенной разницы. В данном случае оно определенно не означало для него никакого улучшения. Прошли сильные дожди, реки вздулись, превратились в бурные потоки. День ото дня становилось все холоднее. Люди и машины тонули в грязи. Однако упорные бои непрерывно продолжались.

Противник со своих огневых позиций, зачастую устроенных в прочных скалах, перекрывал все подступы, и каждый дюйм земли отвоевывался только изматывающими обходами по склонам гор, уничтожением огневых точек противника с помощью подрывных зарядов, «выкуриванием» вражеских солдат из их прочных укрытий.

В начале декабря я получил известие, что президент будет возвращаться в Соединенные Штаты через наш район. Я направился в Тунис, чтобы встретить его. За несколько часов до прибытия президента ко мне поступила несколько искаженная радиограмма от генерала Маршалла, в которой излагались некоторые детали, связанные с моим предстоящим назначением на новый пост. Когда Маршалл составлял эту радиограмму, он, видимо, полагал, что я уже получил соответствующую информацию по этому вопросу через каналы штабной связи. Однако я, не имея никакой информации, не мог четко понять суть этой депеши. Президент прибыл во второй половине дня и внес полную ясность в этот вопрос одним кратким предложением: "Итак, Айк, вы будете командовать операцией «Оверлорд».

Поскольку мне нужно было сразу же обсудить с ним некоторые детали на следующий день, у нас в тот момент не было возможности поговорить о моем новом назначении, но я все-таки сумел сказать: "Господин президент, я понимаю, что такое назначение было делом нелегким. Но я надеюсь, что вы не будете разочарованы".

Остальную часть дня мы провели в приготовлениях к поездке президента на Мальту и Сицилию. На Мальте он хотел объявить Горту и гарнизону острова благодарность за мужественную оборону в 1941 и 1942 годах, а на Сицилии хотел лично осмотреть американский аэродром и вручить генералу Кларку награду. Оба эти его желания осуществились, однако в силу задержки на Мальте из-за неисправности его самолета президент не мог продолжить свой путь домой в тот день, как было запланировано. Сотрудники секретной службы проявляли раздражение и высказывали опасения, но президент по секрету сообщил мне, что он решил остаться в Карфагене еще на одну ночь, и если бы для задержки не нашлась весомая причина, он придумал бы ее сам. Я заметил, что, вероятно, никто не будет ставить под сомнение право президента Соединенных Штатов определять план своей поездки. Он выразительно ответил: "С секретной службой спорить не приходится!"

Во время этого посещения нашего театра военных действий президент несколько раз в беседах возвращался к вопросу о моем предстоящем переводе в Лондон. Он сказал, что назначил меня командующим операцией «Оверлорд» с полного согласия генерала Маршалла и что, по его мнению, фактор времени уже не позволяет допускать дальнейших отсрочек с назначением командующего. Он также сказал, что первоначально намеревался назначить на этот пост генерала Маршалла, заметив, что старших офицеров следует пропускать через разные командно-штабные должности, разделяя между ними тяжести и почести штабной и командной работы. Однако после обстоятельного обдумывания этого вопроса он пришел к заключению, что нецелесообразно отправлять Маршалла из Вашингтона и тем более с его поста в Объединенном англо-американском штабе. Президент сказал, что именно господствующее положение Маршалла в этом штабе всегда внушало остальным чувство уверенности в решениях, принимаемых этим органом. Он добавил, что, хотя англичане с радостью встретили бы назначение Маршалла на пост командующего операцией «Оверлорд», факт остается фактом: ближайшие советники президента остались довольны таким решением.

Президент был серьезно обеспокоен двумя вопросами, которые мне казались несущественными, но которым как Рузвельт, так и Гопкинс придавали особое значение. Первым из них был выбор времени для публичного заявления об этом назначении. В конце концов было решено, что президент сделает такое заявление из Вашингтона, до этого заявления вопрос о моем новом назначении будет сохраняться в тайне. Вторым вопросом являлся мой будущий титул в качестве командующего операцией «Оверлорд». В ходе беседы президент несколько раз произносил слово «верховный», но тогда он не принял никакого решения, а просто сказал, что должен придумать такое название, которое соответствовало бы той важности, какую союзники придавали новому предприятию.

Спустя несколько дней после отъезда президента я получил от генерала Маршалла клочок бумаги, который до сих пор является самым дорогим для меня воспоминанием о Второй мировой войне. Подлинную ценность этому неофициальному сообщению придает приписка самого Маршалла. Уже в конце 1943 года появились неверные и злостные сплетни, будто Маршалл и я затеяли частную вендетту за пост командующего операцией «Оверлорд». Многие из моих друзей знали, что я с большей охотой остался бы где-либо в войсках, чем вернулся в Вашингтон на штабную работу. Тем не менее ни я, ни Маршалл никогда не опускались до того, чтобы добиваться какого-либо назначения — ни в мирное, ни в военное время. Я, как и Маршалл, — и это я знаю твердо — никогда никому не высказывал своего предпочтения на занятие того или иного поста. На самом деле я бы предпочел, чтобы меня оставили командующим на Средиземноморском театре военных действий.

Внимательность Маршалла, проявленная в отправке мне этой записки, которую, он знал, я буду исключительно высоко ценить, была, безусловно, не актом недовольного и потерпевшего поражение соперника в борьбе за должность. Я никогда не обсуждал этот вопрос непосредственно с ним, однако всегда был уверен, что идея поставить меня во главе операции «Оверлорд» принадлежала ему. С тех пор как я впервые встретил генерала Маршалла в начале войны, я испытывал к ему только глубокую преданность и уважение и уже информировал президента о своем убеждении, что никто другой не может возглавить операцию «Оверлорд» с наибольшей перспективой на успех, как Маршалл. Тогда я верил и теперь верю, что в руководстве войсками на фронте он был бы столь же выдающейся фигурой, как и при решении сложных задач в Вашингтоне.