Елена Прудникова - Хрущев. Творцы террора. Страница 57

Эту историю Сталин поведал на декабрьском пленуме ЦК. По-видимому, он и сам был несколько обескуражен подобной инициативой, потому что принялся зачем-то объяснять причины отказа. «Объявить — никто не поверит, что мы его не заставили это сделать. Мы сказали, что… никто не поверит, что вы добровольно пошли на это дело. Да и, кроме того, мы никогда не объявляли лиц, которые приводят приговоры в исполнение».

Радек же, судя по тому, что ему на втором процессе не вынесли высшей меры, попросту сдал все, что знал, и всех, кого знал.

Бухарин во время процесса был в отпуске. Едва вернувшись, сразу же написал письмо в Политбюро. «Что расстреляли мерзавцев — отлично: воздух сразу очистился». Кстати, ни одно из обвинений он не ставил под сомнение, кроме тех, где говорилось о нем самом. Тут «любимец партии» защищался отчаянно… впрочем, об этом написано уже много, стоит ли повторять?

То, что реабилитаторов не ставит в тупик такое поведение их подзащитных, говорит… да ни о чем оно не говорит! Ради выживания можно совершить любую подлость, свое существование можно оплатить любым числом чужих жизней — это почти официально декларированная советской, а вслед за ней и российской интеллигенцией мораль [По крайней мере, мне неоднократно приходилось сталкиваться с позицией, когда в этих кругах такое поведение понимается и не осуждается, и крайне редко — с обратной.]. Россия всегда славилась тем, что любую идею доводит до своего логического завершения. Так вот это — логическое завершение заботы о «правах человека». Блатной закон: умри ты сегодня, а я завтра!

Однако для нас эти люди малоинтересны. По своему положению «оппозиционеров» они уже ничего не решали и не определяли и в конечном итоге сошли с политической сцены еще до начала репрессий, хотя и внесли свой вклад в создание идеологии и фразеологии террора. Интересно, у кого из этих партийных «золотых перьев» позаимствовал Вышинский своих «бешеных собак»?

Ну да ладно, что мы все об оппозиционерах, прямо как общество «Мемориал» какое-то. Поговорим теперь о сторонниках «генеральной линии». Еще и еще раз напомню: партийная верхушка, за редким исключением, состояла из людей с дореволюционным партийным стажем, в крайнем случае это были выдвиженцы времен Гражданской войны. То есть либо члены радикальной, направленной на разрушение политической партии, либо, еще проще, комиссары военного времени. Все «р-революционеры», разрушители по психологическому типу, и все без исключения — «кровью умытые». О круге их интересов говорит декабрьский пленум ЦК, проходивший 4 и 7 декабря 1936 года.

В повестке пленума было два пункта. Первый — окончательное рассмотрение текста новой Конституции. Второй — доклад Ежова о троцкистских и правых организациях. Так вот: весь первый пункт занял чуть больше часа. Обсудили несколько маловажных поправок и на этом успокоились, без шума, без прений. Им это было попросту неинтересно. Кстати, и до того партийные деятели относились к работе над Конституцией с редкостным безразличием. Вдумаемся: государственная верхушка не интересуется переустройством того самого государства, которым она руководит! А просто никакая мирная работа, не связанная с борьбой, митинговой стихией, насилием, их не занимала.

Зато по второму вопросу… Вот тут кипели страсти!

На пленуме четко обозначилось разделение ЦК на две неравные группы: сталинцы и все остальные. Линия сталинской команды была предельно мягкой. Молотов, например, когда обсуждался вопрос о Бухарине и Рыкове, говорил: «Почему мы должны были слушать обвинение на процессе в августе месяце и еще оставлять Бухарина в редакции «Известии», а Рыкова в наркомсвязи? Не хотелось запачкать членов нашего Центрального Комитета, вчерашних товарищей. Только бы их не запачкать, только бы было поменьше обвиняемых». И снова, теперь уже об убийстве Кирова: «Мы были сверхосторожны — только бы поменьше было людей, причастных к этому террору…»

Запомним эту фразу на будущее: сталинцы были за то, чтобы к террору было причастно как можно меньше людей.

Сталин иной раз вообще посреди митингового пафоса устраивал откровенный цирк. Например: выступает Каганович, из его команды самый радикальный «борец».

«Каганович. В 1934 г. Зиновьев приглашает Томского к нему на дачу на чаепитие… После чаепития Томский и Зиновьев на машине Томского едут выбирать собаку для Зиновьева. Видите, какая дружба, даже собаку едут выбирать, помогает. (Сталин. Что за собака — охотничья или сторожевая?) Это установить не удалось. (Сталин. Собаку достали все-таки?) Достали. Они искали себе четвероногого компаньона, так как ничуть не отличались от него, были такими же собаками… (Сталин. Хорошая собака была или плохая, неизвестно? Смех). Это при очной ставке было трудно установить…»

Не мог же Сталин открыто сказать члену Политбюро: «Лазарь, ну что ты всякую хренотень порешь!»…

Другая часть пленума жаждала крови. Вот Эйхе — один из тех, о чьей посмертной реабилитации будет так трогательно печься Хрущев.

«Факты, вскрытые следствием, обнаружили звериное лицо троцкистов перед всем миром… Да какого черта, товарищи, отправлять таких людей в ссылку? Их нужно расстреливать! Товарищ Сталин, мы поступаем слишком мягко!»

Вот Косиор, первый секретарь КП Украины: «У нас очень большой опыт имеется с разоблачением троцкистов, причем за это время мы разоблачили, к сожалению, очень поздно, сотни самых отчаяннейших, самых злобных людей, части из которых мы очень много верили…»

Вот секретарь Донецкого обкома Саркисов. В свое время он был причастен к оппозиции и теперь старается за троих. «Я всегда для себя считал, что это тройная обязанность каждого бывшего оппозиционера… стараться быть как можно бдительнее, разоблачать троцкистов и зиновьевцев. Больше того, я взял за правило не брать ни на какую работу, тем более на партийную работу, человека, который когда-то был оппозиционером. Я рассуждал так: если партия мне доверяет, то я не могу передоверять другим это доверие партии. Именно исходя из этого, я всегда систематически, последовательно изгонял людей с оппозиционным прошлым, особенно с партийной работы… Если я скрою хоть одного человека, который в прошлом был троцкистом, то я буду в стане этих фашистов».

И так все они, один за одним. Если в начале пленума все молчали, то второй вопрос прикипел к их горячим сердцам. Им по душе это занятие — уничтожать врагов. Во-первых, они это дело любят, во-вторых, есть на кого спихнуть собственные промахи, в-третьих, можно не заниматься всякой скучной возней с хозяйством, социальной сферой и прочим, ибо не до того… «Внутренняя партия» рвется в бой и тащит за собой «внешнюю» [Вместо терминов «партийный актив» и «партийные массы» я буду употреблять термины, введенные Оруэллом в романе «1984»: «внутренняя партия» и «внешняя партия», как более отражающие реальные процессы.].