Наталия Будур - Гамсун. Мистерия жизни Страница 57

Не всегда же он чувствовал себя королем или императором, там, наверху? Временами он выходил на ступеньки перед дверью, завидев меня внизу, на дворе. Указывал пальцем на себя, потом на меня: не надо ли прийти?

Я радостно махала ему, и он приходил, на короткое время нарушив свой рабочий распорядок.

Это была зима коротких свиданий, когда он писал две книги.

Потом время так и текло, от книги к книге; сначала каждый календарный год, затем каждый второй, наконец – каждый третий: так минуло 13 лет.

Единственно главным в нашем совместном существовании было то, что книги выходили в свет» [120] .

В этих строках есть явный привкус горечи и тоски по несбывшимся мечтам уже очень пожилой женщины.

Однако она наверняка была несчастна уже сразу после медового месяца – тогда, когда Кнут отослал ее от себя. Творчество было для него действительно основным делом жизни. Он не мог не писать – и, по словам Марии, «чувствовал себя истязаемым на дыбе и у позорного столба, чувствовал редкие миги экстаза и смирение ожидания.

Иногда он мог находить самые абсурдные извинения тому, что избегал приближаться к этому маленькому, жалкому, дешевому листку бумаги для черновых записей на чердаке: течет кран, ему надо починить кран. Или дверные петли скрипят, и тогда мне нужно было оставить менее важные дела по дому и помогать ему снимать ломом дверь с петель. И разве я успела смазать швейную машинку? Он уже стоит рядом с масленкой в руке...

Еще он мог сказать: «Все утро ты, Мария, отвлекала меня на всякую ерунду! Разве ты не знаешь, что у меня есть дела поважнее!»

И писал он не только чернилами. Обычно он говорил о себе и о своей "писанине” самыми приземленными словами. Но в письме к старому другу Альберту Энгстрёму он признавался, что часто пишет собственной кровью. Он признавался также, что с годами чернила окончательно превратились в кровь.

Я помню плохие времена в наших особых анналах, когда «ему казалось, что от всех исходит запах». И вновь, несмотря ни на что, писалась книга, и морские шхуны, одна за другой, держали курс на далекий мир.

Смею ли я добавить: «Во славу Норвегии»?

Ибо именно эта страна крестьян и рыбаков, к югу и к северу от полярного круга, была почвой, на которой произрастало все его творчество. Он сам не выделял ее, редко упоминал слово «Родина» с большой буквы.

Но Кнут никогда не смог бы прожить без этой самой родины хоть какое-то время, – не больше, чем рыба, выброшенная из воды на берег. Другие писатели прекрасно жили себе за границей до самой смерти. Голод дважды гнал Кнута в Америку, однако тоска по дому дважды возвращала его обратно в Норвегию» [121] .

Гамсун с появлением в его жизни Марии обрел не только семью, но и собственный дом. У него был настоящий прилив творческих сил – и книги выходили из-под его пера одна за одной. Его мировая известность тоже продолжала расти, и практически все произведения переводились и издавались за границей – прежде всего в России и Германии.

Сами же супруги жили в Сульлиене довольно уединенно, что не мешало Гамсуну по-прежнему устраивать жене сцены ревности.

Он довольно часто уезжал – иногда на несколько месяцев, потому что для работы над очередной книгой ему требовалось сосредоточиться. Иногда уезжала Мария. Но как бы далеко они ни находились друг от друга, он всегда помнил о жене. «Ты всегда рядом со мной», – писал он ей.

«...Да нет же, клянусь тебе, я ничем не жертвовал ради нашего брака. Это ты принесла в жертву – неважно что, – но именно ты отказалась от чего-то и стала моей, тут и говорить нечего. Я же вовсе ни от чего и ни от кого не отказывался, я как жил, так и живу, как писал, так и пишу, мне не пришлось ничего менять в своей жизни, как это пришлось сделать тебе».

Мария происходила из крестьянского рода, «здорового и неиспорченного», как писал ее сын Туре. Она любила землю и жизнь на природе и всегда с удовольствием вспоминала свое детство:

«Девчонкой я пять лет пасла скот, и это были самые счастливые дни в моей жизни. Иногда, когда день выдавался знойным и мы останавливались, я лежала в теплом, выжженном солнцем болоте, часто с натертыми пятками, утопая в бездонных мхах, мягче которых нет ничего на земле. Тогда самых мягких! Я всматривалась в летнее небо, в эту эмалевую твердь, столь ослепительно синее, что я была вынуждена сощурить глаза. Там, за эмалевым куполом, был Бог и множество ангелов, они ничего не делали с моей черной коровой, с бубенчиком на шее, у которой не хватало терпения ждать других. Иных забот у меня не было» [122] .

И предложение Гамсуна переехать в деревню навсегда и купить там усадьбу пришлось ей по душе.

Дом решено было искать на родине Кнута – в Нурланне. Весной 1911 года супруги едут в Хамарёй – и им везет. В полумиле от Гамсунда, хутора отца Гамсуна, продавалась усадьба Скугхейм – Лесной дом, – которую за 6 тысяч крон Кнут и Мария купили в тот же день, как увидели.

С этой покупки начинается новый период жизни или, вернее, новая жизнь писателя: он становится крестьянином.

Свое отношение к жизни на земле Гамсун выразил и в своих романах, и в программных статьях – в частности в написанном в 1918 году «Письме крестьянину»:

«Забери свою дочь из города! Да, забери, хотя ты и потратил деньги на ее обучение в средней школе и в торговом училище, все равно – забери ее домой. Здесь она лишняя, а в деревне она нужнее: в городе она надрывается ради каких-нибудь пятидесяти или ста крон, блекнет и чахнет; верни ее снова в родную усадьбу и к здоровой жизни.

Лишь у немногих крестьянских девушек есть подлинная коммерческая жилка, которым, может быть, и стоит покидать деревню, но давно стало правилом, что, подрастая, все дочери уезжают. Помощницу по хозяйству в твоих родных местах ни за какие деньги не сыщешь, а дочери твои уехали из дома, это стало «хорошим тоном», модой, поветрием. Крестьянин, и твою дочь захватило это ужасное заблуждение!

Тебе кажется, что она похожа на благородную даму, когда стоит за прилавком и, постукивая ножницами, отрезает кусок материи. Самой ей тоже так кажется. А может, ей доведется сидеть за кассой, получать деньги, накалывать чеки на металлический стержень и наслаждаться чувством: вот какой настоящей Дамой сподобилась стать наша малышка Ханна.

Только она глубоко заблуждается, ничего она не достигла. У нее были хорошие задатки, но она их растеряла. Она могла бы работать по дому, в саду или в огороде, ухаживать за скотиной, но она уехала в город, «выучилась» и за ничтожное жалованье обосновалась за прилавком. Вот там и стоит теперь наша Ханна, с каждым месяцем теряя свою природную красоту, напялив жесткий корсет, в туфлях на высоких каблуках – настоящая кукла, набитая опилками.