Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых Страница 58

Но я верю в совершенствование, верю в него как никогда прежде — из-за чувства опустошенности и беспомощности, которое мне внушает зло. Я верую во Христа, Искупителя человечества, я верую в Его милость, ведущую человека к истине и добру, ведь не может быть, чтобы жизнь была только пропастью, в которую мы брошены лишь для того, чтобы падать все ниже и ниже в страшное небытие. Я теперь понимаю смысл поста и умерщвления плоти каждую минуту жизни и постоянного самоотречения, исповедуемого христианской верой. Тот, кому не понятна чрезмерность зла, найдет это лекарство слишком сильным, но когда осознаешь всю глубину нищеты души, предоставленной самой себе, тогда перед тобой яснее открывается глубокий смысл религии. Я сужу по себе самой и по моему неодолимому бессилию.

Императрица Мария Александровна с Анной Тютчевой.

Я глубоко убеждена, что сделать первый шаг по христианскому пути значит преодолеть дух лени постоянным занятием, чревоугодие или плоть — воздержанием и постом, злословие и любопытство — молчанием и сдержанностью. Но придерживаюсь ли я своих убеждений? Увы, нет! Я ленива, чревоугодна, болтлива. Эти пороки скорее смешны, чем страшны в глазах света. Но это не так, именно они мешают мне усердно молиться, верить в Бога и любить Его. Если б я могла преодолеть эти ежедневные маленькие искушения, то значительно бы продвинулась вперед, я в этом уверена. Нужно очень немного, чтобы возникло препятствие на пути к Богу, и гораздо труднее побеждать ежедневно тысячи мелких искушений, которые нам преподносит жизнь, чем иногда совершить великий подвиг добродетели. Я хочу трудиться над этим и прошу Господа удалить от меня слабость, постоянно убивающую все мои добрые намерения, и даровать мне прежде всего чувство жалости и милосердия, а не злобы и негодования к тем, кто заблуждается, но не для того, чтобы оправдать или простить зло, а напротив, чтобы судить его по Божьему закону, а не по придуманным людьми правилам. И раз уж Он мне даровал милость верить в Него — и не только для того, чтобы ощущать Его существование, но чтобы находить утешение и поддержку в одном моем стремлении к нему, раз Он оставил меня без всякой человеческой опоры, с одиноким и обездоленным сердцем, я прошу еще Его милости подчинить мой разум божественному закону и чтобы мои слабости и грехи, малые в глазах света, но большие в глазах Господа, не мешали бы мне приблизиться к Нему, чтобы я не отвергала Его моими поступками, тогда как всеми своими чувствами и стремлениями я признаю Его. Пусть дарует Он такую же милость моим сестрам и соединит нас в истинно христианской любви, в которой нет места непостоянству, эгоизму и свойственной людям ветрености.

4 октября

Я очень несчастна. Я смею говорить кому попало о том, что меня гнетет, но не отважусь записать это на бумаге. Мне не хотелось бы об этом думать, во мне борются жалость, негодование и стыд. Ах, как дурна, презренна, низка и ничтожна человеческая натура без искупительной веры. Ах, если я когда-нибудь сомневалась, если когда-нибудь желала освободить мою волю от строгих и узких правил религии, я на коленях прошу прощения у Господа, и если я сетую на свою серьезную и такую безрадостную жизнь, я снова прошу прощения.

Я знаю, как благословенны святая строгость, святая суровость закона Божьего, как благословенны страдания и горести этой жизни, потому что только через страдание и самоотречение мы можем восторжествовать над злом и пороком нашей природы. Когда видишь, как далеко могут завести человеческая слабость и порок, тогда понимаешь, какое должно быть в нас смирение, какое недоверие и презрение к себе должна внушать нам слабость наших братьев. С какой удвоенной надеждой и верой мы прибегаем к Господу, когда вдруг видим вокруг себя пустой и скорбный мир, как мы стремимся к Нему, когда мы оставлены всеми, когда самые горячие, самые восторженные, святые и законные привязанности изменяют нам и вместо них в сердце остается только презрение и чувство глубокого одиночества и оставленности.

Но как ужасно не верить больше в добро и воспринимать как реальность, как должное то, о чем даже в своих самых тайных мыслях не думаешь без краски стыда. Как тяжело знать порочность тех, кого ты должен любить более всего. Я хочу любить Бога и следовать Его заповедям, хочу непрестанно молить Его обратить и просветить тех, кто забыл Его, а больше я не хочу просить ничего ни для себя, ни даже для моих сестер. Я не хочу ничего ждать от этого мира и желать его радостей и счастья ни для себя, ни для них. Только спаси. Господи, нас от всякого зла и настави на свой путь. Я прошу Его только не забыть того смирения, испытанного мною, чтобы постоянно мысленно быть повергнутой перед Ним и не впасть в искушение. Как мне необходима молитва к Нему, куда бы мы все пришли без Него и что бы с нами всеми стало?! О, как мне жаль тех, кто оставлен Им. Господи, сжалься над ними, спаси их милосердием Твоим. Неужели правда, что может существовать такое великое наказание. Господи, неужели правда? Я так несчастна!

Какой странный сон видела я сегодня ночью. Я ничего не знала, а там, во сне, я все поняла. Что же представляет из себя этот невидимый мир, окружающий нас и говорящий на таинственном и в то же время понятном языке? Все меня пугает и тревожит — и эта реальность, которая давит как кошмар, и нечто сверхъестественное и необъяснимое, примешивающееся ко всему и подчиняющее нас как рок. Я боюсь, у меня предчувствие чего-то рокового. До сих пор все было ошибкой. Наказание неизбежно, и я осмеливаюсь просить у Бога лишь одного — чтобы исполнилась воля Его.

16 октября

Сегодня вечером я осталась дома одна. Все кругом так тихо, и лампа горит так ярко. Чем же мне заняться, как не писанием. Писем мне писать не надо, и, однако, у меня потребность марать бумагу. Если бы можно было собирать мысли в слова, как в маленькие чистенькие и аккуратные клеточки, но нет, все это бумагомарание и болтовня ни к чему не ведут. В голове постоянно какая-то неясность, которая немного рассеивается лишь тогда, когда я молюсь. Я удивительно бессильна. Я так легко привыкаю к тому, что мне прежде казалось ужасным, тому, что прежде меня повергало в отчаяние, а теперь стало предметом любопытства, болтовни и даже сочувствия. Я так плакала прежде, а теперь почти безразлична. Вот сколько дурного в пошлом покое, в котором я живу.

Так бывает: имеешь свой взгляд на что-то, и вдруг он становится избитым, к нему привыкаешь настолько, что он делается банальным. Монотонность меня убивает, одному Богу известно, как я стараюсь постоянно занять себя, как тщательно я затыкаю щели, через которые может проникнуть скука: я рисую, читаю, шью, пишу, утро проходит сносно, но как только наступает вечер и мне предстоит молчаливое тет-а-тет с мама, меня охватывает отчаяние. Как передать, что я испытываю, если я не умею объяснить это себе самой. Я так люблю мама, я люблю ее с каждым днем все больше, она для меня самая красивая, привлекательная, симпатичная, лучшая на свете, но есть что-то такое, что всегда стоит между нами и мешает мне говорить с ней естественно, быть свободной и непринужденной, рядом с ней я не могу думать свободно, даже голос у меня меняется. Это судьба, и ничем этого не исправишь, я ей говорила о своем состоянии, мы с ней объяснялись, я знаю, что она меня любит и очень желает, чтобы я была весела и разговорчива с нею — невозможно, это стеснение сделалось уже болезнью.